Идрисов Б.А. «ПОПУТЧИКИ»

Повесть. 2017 г

Утро выдалось ясным и солнечным. Собрав все свои вещи и кучу надаренных мне подарков, сложив их в багажник, я был уже готов выехать в обратный путь в далекую Сибирь. Во дворе сновали родственники пришедшие попрощаться, узнав о моем отъезде. Вдруг, появившись  в небе огромная черная туча, окропила землю коротким дождем. «Дождь в дорогу к удаче» —  произнес  кто- то  из провожающих  меня. «Удача мне не помешает» — произнес  я в сердцах и про себя подумал «Четыре с лишним тысячи километров шутка ли»?  Пожелав  всем всего  наилучшего, я сел в уже заведенную машину. При выезде со двора, посигналив,  сделав провожавшим  многозначительный  жест  рукой,  я  выехал на щебенчатую  дорогу. «Доехал  домой, значит, и обратно доберусь» — подумал я, вспомнив, как мой давнишний друг советовал мне пройти ТО накануне  моего  отъезда,  узнав, что я еду на Кавказ. Но, как водится, сославшись на авось, я пренебрег его советом. Проезжая через аул, мне никто не встретился, потому как было раннее утро. «Это хорошая примета»- подумал я, поддавшись суеверию. На окраине аула, где дорога делала изгиб, росло грушевое дерево. Под ним стояла установленная скамейка. Пожилой  житель  аула, чей дом находился  неподалеку, провел  пластиковую  трубу прямо под  дерево. По ней текла родниковая вода, что била из- под  земли у его дома. На стволе дерева  висела  на крючке  алюминиевая   кружка. Проезжающие и прохожие, зная об этом, всегда останавливались здесь, чтобы попить холодной воды и посидеть в тени дерева. Все благодарили старика за его доброту. Остановившись, я вышел из машины. Дотянувшись рукой, я сорвал с ветки дерева спелую грушу и присел на скамейку, пробуя грушу на вкус. Зрелый фрукт таял во рту. Испив родниковой воды, с не передаваемым  вкусом, я еще долго сидел на скамейке, любуясь окружающим миром. Я не буду рассказывать о всех прелестях и красотах природы Кавказа: они описаны давно. Но смею заверить, кто хоть  раз здесь побывал, тот их не забудет никогда. С необъяснимой тревогой на душе я сел в машину и продолжил путь. На самой вершине, откуда дорога уходит на равнину, я затормозил  и оглянулся назад. Горы с немым упреком смотрели вслед, провожая меня  в дальний путь. Я им помахал  рукой. Выехав на равнину, не без труда проехав автомагистраль Баку-Грозный,   окольными  путями я доехал до Дагестанской границы и свернул на Астраханскую трассу. По прошествии двух часов с  небольшим,  с начала моего пути, я уже мчался по дороге, окруженной  калмыцкими  степями. Густая, сочная трава росла по обе стороны, примыкая к дороге.  Недавно выложенный, судя по всему,  асфальт с яркой разметкой, уходил за горизонт, прорезая зеленый океан. Редкие встречные машины пролетали мимо со свистом. Однообразный, унылый пейзаж не сулил никакого предлога воображению. Только степь, да степь  простиралась вокруг. Казалось, ей нет конца. С правой стороны дороги появилась деревня из нескольких жалких построек. От дождей и времени отпавшая штукатурка  на стенах домов обнажала полуистлевшую дранку. Прогнувшие и кое-как залатанные  из различных материалов  крыши домов,  свидетельствовали, что им  немало лет.  Ни забора вокруг домов, ни ворот.  Привязанная, массивной цепью к стволу дерева, мохнатая  собака провожала меня, устало глядя в след. Через некоторое время у дороги далеко впереди  показалось белое пятно отары пасущихся овец.  Подъехав, я остановил машину на обочине и вышел, не ради любопытства, а чтобы размяться и передохнуть после долгой езды. Тучные овцы с обвисшими курдюками беззаботно паслись вдоль дороги. Солнце светило в зените. И ни одного дерева вокруг, чтобы бедные овцы могли спрятаться в тени. Попив кофе с пирожком, уложенные  мне в сумку на дорогу, и порядком отдохнув, я уже собрался было продолжить путь, как вдруг, далеко в степи  показался всадник, мчащийся во весь упор, направляясь  в мою сторону. Я вышел из машины, дожидаясь его. Подъехав, он остановил лощадь, с силой потянув повод так, что лощадь встала на дыбы, чуть не сбросив седока. Соскочив на землю, всадник быстро подошел ко мне, тяжело дыша. Казалось, он не  ехал верхом на лошади, а бежал рядом с ней. Сквозь прерывистое дыхание, не поздоровавшись, он произнес:  «Не будет закурить»? Достав пачку из бардачка, я протянул ему сигарету. Чиркнув несколько раз зажигалкой, он прикурил. Часто делая затяжки, еще тяжело дыша, он выкурил сигарету. Глядя куда-то вдаль, он думал о чем-то своем, будто  меня и не было вовсе. Его лощадь  стоя рядом, лениво пощипывала траву, размахивая хвостом. Я снова протянул незнакомцу сигарету. Он, молча, ее взял и прикурил. Я с некоторым интересом разглядывал моего незнакомца. Он был человеком средних лет и не большого роста. «Вы, наверное,  работаете  пастухом»?- спросил я. «Да» — отвечал он: «И давно»?- спросил я снова: «Вес жиз»- ответил он, картавя  русский язык: «И зарплату, должно быть, получаете»?- не унимался я. Он, долго подумав, словно подсчитывая в уме свои скромные начисления,  наконец,  ответил: «Мало». Собеседник он был   никудышный.  На все мои вопросы он отвечал коротко. Чаще чем «да» и «нет» я от него  ничего не услышал. «И жалкий сын степей калмык» — вспомнил я строки из последнего  творения великого поэта, написанное им на смертном одре. Мой незнакомец  имел  наружность неприятную.  Его убогая одежда, невзрачный вид, короткие и кривые в коленях ноги, узкие ничего не выражающие глаза с отчужденным взором, производило впечатление удручающее.  Думаю, за целый день в обществе с кем бы то ни было,  он по собственной инициативе не связал бы и двух фраз. В прочем, это мое личное мнение. В действительности, он может и был добрый малый. Но кто его знает? Решив, что наш диалог исчерпан, я уже садился в машину, намереваясь уехать. «Можно еще один сигарета»?- произнес он. Я протянул ему пачку, сказав: у «Бери все, я куплю себе где-нибудь по дороге». Он спешно, словно, боясь, что я могу поменять свое решение, сунул  пачку себе в карман и не попрощавшись, направился к лощади. Вдев  левую ногу в стремя,  он ловко взобрался верхом. Натянув повод и повернув лощадь в степь, он  что-то выкрикнул, ударив животное по бокам своими каблуками. Лощадь встала на дыбы,  и,  рванув с места, пустилась рысью, поднимая прах. Надо отдать  должное, наездником он был весьма искусным. Привстав на стременах, он едва ли касался седла. Умная лощадь, словно разгадав намерения всадника, летела как стрела. Казалось, обширная степь ей была мала, и раз за разом, было ощущение, что она вот-вот оторвется от земли. Очень скоро всадник с конем, превратившись в одну общую точку, медленно растворились в дали, исчезая в прогретом воздухе жаркого дня. Простояв еще некоторое  время, я продолжил путь. Город Элиста остался по левую сторону. Я проехал мимо по главной магистрали, не заезжая в город. Солнце медленно катилось к закату. Прошло уже несколько часов после моей последней остановки. На участке, где дорога делала крутой поворот, стояла одинокая кафешка, с небольшой площадкой во дворе. Я въехал во двор и заглушил машину. Было ощущение, что я единственный посетитель заведения, хотя двери были приветливо открыты. Я вошел вовнутрь.  В зале стояли два столика без стульев. На одном столике стояла тарелка с не доеденной пищей. За прилавком сидела грузная калмычка, играясь в своем телефоне. Она была увлечена этим занятием и не обращала на меня никакого внимания. «Что у вас в меню»? – спросил я, поздоровавшись. «Плов» — не глядя в мою сторону, ответила она. «А еще»?- спросил я снова. «Плов», — ответила она, не отрываясь от своего телефона.  «Ну,  дайте тогда плов» — смирившись  со скудным меню, произнес  я. Она тяжело встала  со своего места и подошла к холодильнику.  Достав оттуда тарелку, почему то с  готовой порцией, хозяйка поставила  в микроволновку и нажала на кнопку. Микроволновка со скрежетом заработала. И пока тарелка в ней вращалась, хозяйка не сводила с меня пристального взгляда. Ее равнодушное, без всяких эмоций, слегка сплющенное лицо, не выражало никаких чувств и эмоций. Стараясь отвести от себя ее неприятный взгляд, я попросил салат из нарезанных помидор и чай. Она невозмутимо достав тарелку с несколькими дольками помидора и налив, в граненый  стакан чаю, поставила на прилавок. Я все это унес  на стол. К тому времени микроволновка с  треском выключилась, и мой славный обед  был готов. Содержимое моей тарелки мало походило на блюдо, которое  я заказывал. Скорее, это была рисовая каша с непонятным оттенком. Единственное, что не пожалела, уже нам известная повариха, добавить в свой скромный рацион, так это лаврового листа. Я насчитал в своей тарелке аж  семь штук. Я с трудом  осилил пол ложки  плова, долго прожевывая. В большей степени стараясь не смутить любопытную хозяйку, которая за мной с интересом наблюдала. Сделав глоток чая, со слабым привкусом сахара и купив пачку сигарет, я вышел на улицу. Под тенью растущего дерева во дворе, растянувшись на траве, лежали две кошки рыжего и черного окраса. Не далеко от них в тени собственной будки на цепи сидела собака с короткой шерстью. Судя по виду, она не испытывала недостатка в еде. Я достал свой пакет с домашними пирожками из сумки и термос с кофе. Пирожки были слегка  теплые, кофе, как не странно, был еще горячим. Поставив все это на багажник, я не спеша перекусывал, запивая кофе. Хозяйка, шаркая тапками, прошла мимо с тарелкой в руках, не обращая на меня никакого внимания. Направляясь в сторону, где лежали кошки. «Тигр, Негр»- окликнула она их, высыпая в миску содержимое из тарелки. Рыжая кошка поднялась, разминая спину и протяжно зевнув, подошла к хозяйке. Обнюхав еду, она снова вернулась в тень и принялась чистить свою мордочку, поочередно облизывая лапки. Вторая кошка, оторвав голову от земли, снова развалилась, приняв прежнее положение. Хозяйка, пройдя мимо меня, вернулась вовнутрь кафешки. Вдруг во двор въехал Джип. Из него вышел не по годам упитанный мужчина в белой рубашке навыпуск.  Шикарный галстук лежал у него на животе. Похоже,  он был голоден,  так как быстро проследовал вовнутрь заведения. Закончив с трапезой, прикурив сигарету, я сел на пассажирское сиденье машины, открыв до упора дверь. По прошествии нескольких минут, через  открытую дверь послышалась словесная перепалка изнутри. Мужчина вышел с красным от гнева лицом. Он быстро сел в свою машину и бесцеремонно развернувшись, чуть не наехав на стоящее дерево, рванул с места, поднимая  клубы пыли. Выехав на трассу, машина исчезла из виду. Хозяйка снова вышла с тарелкой в руках, нервно бормоча  что — то на своем наречии. Она вывалила из тарелки содержимое в стоящий возле собачьей будки чугунный чан. Собака сидела,  не обращая  на нее никакого внимания, то и дело, клацая челюстями, пытаясь  поймать назойливую муху, которая взлетала и снова садилась ему на нос в одно и то же место. Заходя вовнутрь кафешки, хозяйка остановилась в дверях: «Не нравится, не ешь» — крикнула она в след уехавшему клиенту и исчезла, тяжело вступая, за дверным проемом. Сев за руль, я завел машину,  и в последний раз окинув взглядом это ни чем не примечательное место, уехал.  Время уже подходило к полуночи. Где то впереди озарялось небо, освещаемое светом большого города. Иногда чувствовалось, как тяга двигателя моей машины пропадала и меня это не на шутку настораживало. Дорога резко уходила на спуск,  и где то впереди смутно проглядывался крутой подъем. Вдруг,  двигатель  затарахтел. Из — под  капота  послышался  резкий  звук.  Я вывернул на широкую обочину и остановился. Глушить двигатель  мне не  пришлось: он заглох сам.  Я быстро вышел из машины и открыл капот. Откуда- то изнутри двигателя послышался еле уловимый звук, как слабый стон безнадежно больного человека. «Похоже, я встрял» — мелькнула у меня в голове мысль. Попытка снова завести двигатель ни к чему не привела. С пригорка, откуда я только что спустился, показались фары мчащейся машины. Подождав, когда она подъедет поближе, я замахал рукой. Но она не

остановилась. «Вот и верь приметам» — с досадой подумал я, вспомнив, как при отъезде из дома, кто то из провожавших нарекал, что дождь в дорогу — к удаче.  Я растерянно огляделся по сторонам, в слабой надежде увидеть хоть одного человека, который смог бы если даже не помочь, то хотя бы посочувствовать моему положению. Снова показались  издали  фары встречной машины, но моя попытка остановить ее, не увенчалась успехом. Вдруг меня осенила мысль, и я бросился к телефону, намереваясь позвонить в службу спасения. Но связь отсутствовала  на прочь. Освещая  пространство светом фар, показались две машины, едущие одна за другой на большой скорости. Я встал на проезжей части, подняв вверх  обе руки.  Они,  резко свернув в сторону, пронеслись совсем близко. Меня   всколыхнуло  порывом ветра. Сделав несколько глотков, уже остывшего в термосе кофе, я закурил сигарету. Никотин подействовал расслабляюще,  и я немного пришел в себя. На краю обочины валялся пластиковый ящик, вероятно, выпавший с проезжавшей машины. Я перевернул его верх дном и присел на него. Ночь была тихая, только было слышно, как стрекочут сверчки  и кузнечики. Невдалеке показались как два горящих угля, глаза лисицы.  Я хлопнул в ладоши и ночной охотник тут же исчез в темноте. Какая — то птица без устали нарезала круги над моей головой, усердно пытаясь прогнать  непрошеного  гостя.  Бледная луна висела в небе, равнодушно испуская слабый свет. Далекие звезды сверкали в  вышине,  каким- то безучастием.  Я уже не обращал внимания на изредка пролетающие мимо машины: остановить кого-либо было бесполезное занятие. Посидев еще некоторое время, я лег на заднем  сиденье машины, вверившись безвестной судьбе. И, как не странно, вскоре уснул. Поспал я, как потом выяснилось, часа три. Вдруг резкий звук тормозов, прервал мой сон, вернув меня в реальность. Я поднял голову, еще не осознавая происходящее. В нескольких десятках метров впереди остановилась легковая машина. На асфальте тускло виднелся тормозной путь от протекторов. Включились огни заднего хода и машина, подъехав, остановилась впереди в нескольких метрах. Я вышел на улицу, протирая сонные глаза. Открылись двери и из подъехавшей машины вышли два молодых человека, как две капли воды похожих друг на друга. Услышав родную речь,  первым поздоровавшись, я пошел им на встречу. Мы познакомились.  Это были два брата, как в таких случаях водится, с созвучными именами. Их звали  Дени  и  Эми.  «Что стряслось, брат, почему ты стоишь на этом безлюдном месте»? — спросил один из них.  Я объяснил ситуацию.  «Открой капот»- сказал второй,  и,  подойдя к своей машине,  вернулся, неся с собой фонарик.  «Да он открыт» — ответил я. Светя фонариком, они осмотрели двигатель. «Дело — дрянь» —  наконец произнес один из них. «Похоже,  двигатель заклинил» — подхватил второй.  «Давно менял масло»? — спросил он же. «Дома» — ответил я. Правда,  покупал на трассе по дороге домой вдвое дешевле. Уж больно нужны были деньги тому бедолаге,  иначе, уверял, что ни за что не продал бы. «Ты что, как так можно»?- произнес второй: «Результат на лицо».  «И давно стоишь тут»?  «Часа четыре» — ответил я. «Ни кто не остановился, хотя пытался долго».  «Так кто же остановится ночью?», сочувствующе произнес  второй. «Но вы же, почему то остановились». « У нас родственник живет в Сургуте, в отпуск приезжает на машине с таким же регионом, потому и остановились». «Сам не оттуда будешь»?  «С округа» — ответил я, и подумал: — «Как часто бывает в жизни, когда какая то незначительная деталь играет существенную и важную роль, меняя сложившуюся ситуацию  в корне». «Что ж, будем тащить на буксире»- произнес  тот,  который назвался именем Дени: «Выбора нет». Он быстро достал буксировочный трос из своей машины и закрепил его. «Пусть Эми садится в твою машину, за руль: он знает дорогу» — произнес он, садясь в машину. Я предпочел ехать на пассажирском сиденье на своей.  Мы поехали. Еще не веря, что оставляю это злосчастное место, я оглянулся назад. Пластиковый ящик,  на котором я долго сидел, смутно виднелся на краю обочины. Транспортировочные огоньки ритмично включались и гасли, освещая кромешную тьму.  «До Волгограда километров сорок» — произнес Эми:  «Через час, или около того, будем на месте» . «Дорога местами не очень, быстрее не получится». «Да. это уже не так важно» — ответил я.  «Мы живем в пригороде»- продолжал Эми,  «У нас свое СТО и мы с братом сами делаем ремонт машин. И двигателей, и ходовой части, и кузовов, так что не переживай.  Приедем,  определимся что и как. Не  переживай.  Я очень обрадовался такому раскладу и невольно  по удобней расположился  на  своем  сиденье.. «Ездили домой» — продолжал Эми, «Племянник попал в больницу, сделали ему операцию». «Ну и как, удачно все прошло»? —  спросил я.  «Да, все хорошо,  слава Богу.  Дней через десять опять поедем, как будут выписывать». Приора Дени уверенно ехала впереди, выпуская из выхлопной трубы густой дым. Как и предполагал Эми,  мы доехали за час. Остановившись  возле не большого дома, мы вышли из машин. Рядом с домом стоял большой  гараж с широкими металлическими воротами.  Из дома вышла молодая женщина, жена  второго брата. Поздоровавшись,  она радушно пригласила нас в дом. Как только мы выехали, оказалось, Дени ей позвонил, что будут гости. Мы вошли в дом. На столе стояло свежее блюдо — галушки с мясом, издавая вкусный запах и нагоняя аппетит. Мы поели с удовольствием.  Горячий бульон придал силы и бодрость. Мы вышли с Эми покурить, второй брат его был некурящий.  Был ранний рассвет. Редкие машины проезжали по улице, освящая фарами проезжую часть. Через несколько минут вышел к нам и Дени. Мне хотелось  по — быстрее  обсудить  мое положение. «Придется тебе  с недельку пожить у нас» — произнес Дени, словно догадавшись, о чем я думаю. Ждать мне не хотелось: «Вы же скоро  опять поедете домой» — сказал я. Если я оставлю задаток и потом скину на карточку остальную сумму? Будете ехать и угоните мою машину, напишу доверенность и номер телефона  кого —  либо  из моих домашних. Мы обменялись номерами телефонов,  и я вручил им документы от машины.  «На самолет билетов, однозначно, не будет, придется тогда на поезде» -произнес Дени. Поспи, отдохни, потом посмотрим».  «В общем — то я уже поспал», ответил я, «Вызвать бы такси до ЖД вокзала». «Зачем такси вызывать? Эми тебя увезет.  Кстати, обратился он к брату,  позвони своей знакомой, может она поможет с билетом? Эди пошел в сторону, на ходу набирая номер. Дени мне сделал обнадеживающий жест рукой.  Поговорив с кем- то по телефону, Эди пошел к нам:  «Моя  знакомая говорит, что закончила смену, но будет нас ждать, обещала  помочь.  Поблагодарив Дени и его жену, я попрощался с ними и вместе со вторым братом уехал на вокзал.  Хотя  было  раннее утро, движение на дорогах было интенсивное.  Еще сонные многоэтажки стояли по обе стороны проезжей части и многие окна в них светились.  Где то по правую сторону, освещенный яркой подсветкой, возвышался огромный памятник — скульптура «Родина-мать зовёт!», как символ великого прошлого великой страны. Доехали мы довольно таки быстро. Эми признался, что знает здесь все закоулки  и переулки.  «Если бы не перевязанный твой  палец на руке» — сказал я Эми, «То, ни за что, не отличил бы тебя от брата». «Нас всегда и все путают» — с улыбкой отвечал он: «Только мать нас не путает, никогда». Мы въехали на привокзальную стоянку и встали  на ней между множеством машин. Объяснив,  до какой станции мне нужен билет, я вручил Эми свой паспорт и деньги. Я остался  на  площади, расхаживаясь. Эми быстро направился к центральному входу и исчез в толпе. Время тянулось долго. Минут через двадцать он вышел,  и,  увидев меня, направился в мою сторону. С ним была молодая девушка приятной внешности.  Мы поздоровались: «Эмма»! – произнесла она, улыбнувшись  приятной улыбкой.  Эми протянул мне паспорт, с вложенным в него билетом. Я невольно  выдохнул: «Вы везучий человек» — сказала Эмма, улыбнувшись,  не просто оказалось достать билет. Поезд идет из Сочи до Нижневартовска» — объяснила она тут же, назвав номер поезда и вагона. Через час прибытие».  «Спасибо вам огромное, Эмма, если бы не вы, даже не знаю, что бы я делал», — ответил я.  «Что вы? Не стоит благодарности» — произнесла девушка. Они пожелали мне счастливого пути и собрались уже уходить: «Постойте» — сказал я, сделав рукой упреждающий жест. Неподалеку стоял цветочный ларек, я  быстро добежав до него, вернулся с готовым букетом роз и вручил Эмме: «Спасибо большое» — произнесла Эмма, обнюхивая цветы. Ее щеки покрылись  румянцем.  Эми смотрел на девушку,  улыбаясь. Видно было, что он доволен моим поступком.  Мы попрощались,  и они медленно пошли по перрону, направляясь в сторону стоянки.  Эмма, обернувшись, подарила мне свою чудесную улыбку.  Я присел на стоящую поблизости скамейку: «Как хорошо» — думал я, глядя им в след: «Что есть добрые люди на свете, и как плохо, что они не так часто встречаются в жизни, как хотелось бы. Только на таких людях и держится все». Мне кажется, что не красота, вопреки принятому убеждению, спасет мир, а доброта.  Все преграды рушит она на своем пути,  и победа всегда остается за нею. И коварное, надменное зло только перед нею отступает боязливо.

«Подайте Христа ради!» — послышался  чей- то голос из-за моей спины. Я обернулся. Какой — то мужчина, средних лет, стоял с протянутой рукой. Он был далеко неухоженный и в старой изношенной одежде. По его внешности было видно, что он давно махнул на себя рукой. Он сосредоточенно смотрел на меня, казалось, что  от моих действий зависела  вся его жизнь. В его глазах сидела бездонная скорбь. Я достал свой кошелек и протянул ему купюру, не помню какую. Он быстро ее схватил и отбежал в сторону. Зайдя за угол ларька, он внимательно разглядел денежный знак и спрятал в своем кармане. Затем испуганно озираясь по сторонам, спешно удалился.

Как и говорила Эмма, поезд прибыл через час. Пробравшись  сквозь толпу людей, с увесистой сумкой, я быстро нашел свой вагон. Вручив приветливой проводнице билет, поднявшись по ступенькам, я вошел в вагон и через несколько минут уютно расположился в своем купе на нижней полке. Соседнее место пустовало, но смятая постель свидетельствовало, что  оно кем то занято. На верхних полках лежали двое молодых ребят и мирно спали. Стоянка длилась довольно-таки долго и наконец,  слегка качнувшись,  поезд  тронул.  Я взял у проводницы чистое белье и после,  умывшись, развалился на своей полке.  Все мои переживания остались в прошлом, и на  душе вдруг стало легко и спокойно.  Из соседнего купе доносились неразборчивые беседы, прерываемые громким смехом. Я уже почти задремал, как вдруг, в дверях появился человек среднего роста, лет сорока семи-восьми, как мне показалось.  «А у нас новенький» — поздоровавшись и радушно улыбаясь: «Аркадий Васильевич» — отрапортовал он, протягивая руку. Я представился. «А в прочем, называйте меня просто Аркадием» — добавил он: «К чему формальности»?  «Далеко едем»? — живо спросил он. «На север» — ответил я.  «Далеко» — протяжно  произнес Аркадий.  Я был в соседнем купе, продолжал он. Познакомился с мужиками. Там один товарищ уезжает в Америку, к дочери своей. Вот мы и подтрунивали над ним. Сам он из Свердловской области, делает прощальный круиз по родственникам.  В Сочи садились вместе. Через две станции должен сойти: там тоже у него кто то живет.  А потом и моя станция подойдет.  Мимо полуоткрытой двери нашего купе, не спеша проходил мужчина преклонных лет небольшого роста. «А, вот же он» — произнес Аркадий и окликнул его: «Николай Николаевич, куда же это вы собрались»? Тот остановился у двери. Аркадий нас познакомил. Старик приложил руку и тихо произнес: «Пойду в тамбур, курну, малёха, хотя бы пару затяжек сделаю: не могу терпеть. «Вы осторожно с этим делом» — произнес Аркадий. Проводница у нас видели, небось, какая женщина?  И в горящую избу, и коня на скаку, это про неё сказано. Не дай Бог застукает, мало не покажется. Она же вас на ходу выкинет  и глазом не моргнет. И не доедите вы до дочери своей в Америку — ту самую. Старик прикусил нижнюю губу и зажмурил один глаз, сделав смешную гримасу и за тем, махнув рукой, не спеша удалился.  «Сейчас  я приду» — сказал Аркадий и вышел из купе, направившись   в другую сторону. Его долго не было. Время от времени, откуда — то доносился голос Аркадия, то слышимый, то приглушенный, сопровождаемый смехом  какой — то компании. Я тоже вышел из купе и направился в тамбур, куда ушел Николай Николаевич. Старик стоял возле двери, держась рукой за металлические прутья, и смотрел в окно. В тамбуре чувствовался слабый запах табака. Николай Николаевич, кажется, даже не заметил, что я вошел к нему. Он что — то тихо говорил сам с собой. Похоже, он прощался с родиной, по крайней мере, услышанные мною обрывки его последних фраз, говорили об этом:

                                                        Я пронесу в душе моей

                                                        Твой вид, чарующий до слез.

                                                        Твоих таинственных полей

                                                         Твоих задумчивых берез.

Казалось, он небрежно вытер свои глаза. Заметив  его печальный вид, я спросил: «Николай Николаевич,  вам помочь  чем — либо»?  Он резко повернул голову и отвернулся, сделав жест рукой, который можно было перевести как — незачем, да и нечем. Он тихо подошел к двери, намереваясь  пройти  в купе, как вдруг, компания из нескольких мужчин во главе с Аркадием,  ворвалась в тамбур.  «А, вот он где» — громко произнес  Аркадий, увидев старика». Николай Николаевич отступил назад и стал спиной к стенке тамбура, как вор,  пойманный на месте преступления. «Послушайте, Николай Николаевич» — произнес Аркадий, приблизившись к старику. Несколько мужчин стали по обе стороны.  «Хотим дать вам некоторые поручения, раз уж вы едете за кордон» — сказал Аркадий. Да что с вами? На вас же лица нет. Вот что значит — покинуть отчий край. Понимаю… Ну не такое уж это горе, дорогой, вы наш. Можно же вернуться в любое время. Так, мужики? Стоящие рядом одобрительно загалдели. «Не переживайте так сильно» — продолжал Аркадий. Бывает  хуже: всяко приходится, проснешься лужа, а  пить хочется. Стоящие мужики засмеялись.   Вот какая у нас к вам просьба: «Передайте президенту  их,  произнес  Аркадий, словно Николай Николаевич ехал не к дочери  своей, а к руководителю соединенных штатов с важной дипломатической миссией.  «Так вот» — с сарказмом продолжал Аркадий, положив руку на плечо старику. Передай Обамушке,  фу  ты, Трампу,  нечего нас клеймить перед всем миром. Мы простой и миролюбивый народ. Не хотим воевать ни с кем, мы хотим дружить со всеми. А страна у нас огромная и силы в ней немерено. Глупо будет с ней тягаться. Вот такой вот простой кроссворд.  И нечего, скажите, русского медведя за нос дергать.  Не успеет  глазом  моргнуть,  оттяпает руку по самый локоть.  Кто то добавил: «Хорошо если только руку». Среди присутствующих прокатился дружный хохот.  «А Парашенко…» — продолжал Аркадий, делая ударение на вторую гласную «а», передайте, увидите его возле Пентагона  с протянутой  рукой. Скажите, что не видать ему Крыма как собственных ушей. Да и Киев, если капнуть  по-глубже, то наш город, российский, потому как была Киевская Русь, но ни как не Московская Украина». Присутствующие одобрительно закивали.  Бедный  Николай Николаевич стоял со слабой ухмылкой на лице, поочередно переводя взгляд,  то на одного, то на другого из присутствующих мужчин. Вероятно, он думал,  увидит ли он снова этих и похожих на них близких ему по духу людей. О многом говорило выражение его лица, внимательному взору. Оставив Николая Николаевича на потеху веселой компании, я вернулся в свое купе. В коридоре  стоял  какой то мужчина и с грустью смотрел в окно. Я давно уже его заметил.  Сидя на лавке, я перелистывал журнал кем то оставленный. Еще доносились из тамбура смех и голоса веселого кружка.  Наконец  вернулся Аркадий и зашел в купе,  на половину задвинув дверь. Он был в приподнятом настроении.  «А кто этот мужчина»? — спросил я Аркадия, указав в коридор. Аркадий выглянул в коридор и сел на свою лавку, задвинув до конца дверь.  «Печальный случай» — произнес  он, указав большим пальцем руки в сторону  коридора.  Приезжал он к своей  знакомой, с которой познакомился по интернету.  Долго  с ней общался по телефону и по скайпу,  как он рассказывал. Уличив  момент, решил съездить к ней. Приехал не предупредив: хотел  сделать  ей сюрприз. Добравшись в поздний час, поднялся  к ней с огромным букетом цветов. Оказалось, что она не одна. Бросил ей под ноги букет и удалился. Ну что тут скажешь? Аркадий развел руками. Как говориться, пришел бобер к лисице в нору, а там другой бобер. Все несчастья из-за  женщин,  помолчав не много, произнес  Аркадий.  Иная вопьется,  как пиявка, всю кровь высосет без остатка, а другая так переворотит душу,  потом ходишь, не зная — куда себя деть, как таракан после дихлофоса. 

Поезд не заметно остановился. С верхних полок спрыгнули два наших спутника: «Ну что, пожарники, выспались»? — произнес Аркадий. Те выскочили в коридор, обуваясь на ходу, ничего не ответив. Аркадий удивленно посмотрел им в след.  «Пойдем,  покурим, подышим свежим воздухом» — предложил мне Аркадий, выходя из купе. Я усмехнулся над его словосочетанием и вышел вслед  за ним. Вступив на перрон, мы закурили. Неподалеку от нас стояли наши попутчики с верхних полок, покуривая. Они стояли друг против друга, делая какие — то манипуляции руками и пальцами рук, не говоря ни слова и беззвучно улыбаясь. Мы с Аркадием переглянулись, нас осенила одна и та же догадка. Они были глухо-немые. Мы подошли к буфетному киоску, откуда шел аппетитный запах. Не раздумывая,  мы с Аркадием, купили по порции окорочка с картофельным пюре на пластиковой блюдце.  Увидев, стоящего у окна купе, Николая Николаевича, Аркадий, указав на свое блюдце,  тихо произнес, глядя на старика: «Купить»? — рассчитывая, что по жесту и движению его губ, Николай Николаевич догадается, о чем речь. И действительно, тот понял Аркадия и замахал руками, давая понять, что не хочет. Мы тут же справились со своим обедом. Я сбегал за термосом, так как не оставалось времени на чаепитие. Я попросил буфетчицу наполнить термос чаем, предварительно сполоснув кипятком. Она быстро все исполнила. Мимо нас пробежал какой — то товарищ с подозрительным видом, бросив на проводницу настороженный взгляд, он забежал в вагон. От него попахивало спиртным. Аркадий  ему  что — то крикнул, но тот не оглянулся.  «Вы его знаете»?- спросил я.  «Конечно» — отвечал Аркадий: «Он из последнего купе».  Казалось,  Аркадий знал всех, кто едет в вагоне. Мы вернулись в купе. Те двое ребят, с верхних полок, полулежа, о чем-то  вели беседу, делая замысловатые манипуляции руками и пальцами, так же беззвучно улыбаясь.  «Ну что, чайку»?- спросил я Аркадия, поставив на стол термос.  «Почему бы нет»? – ответил он. « Кстати, у меня есть  ежевичное  варенье» — с довольным видом произнес  Аркадий, доставая из-под полки потертую кожаную сумку:  «Сестра старшая угостила».  Открутив крышку, поставил пластиковую литровую банку на стол.  Я сбегал к проводнице и принес  две чайные ложки.  Варенье было бесподобное.  «Тут еще кое какие подарки» — похвастался Аркадий.  «А эту вторую банку с кизиловым вареньем  сестра велела передать тете Марфе, что живет не далеко от меня.  У нее сердце больное, лучшего

лекарства  не найти.  Мы с детства нашего с тетей Марфой как одна семья. Хорошая бабушка, дай Бог ей здоровья. Только сын у нее полный оболтус.  Сколько я знаю, никогда не работал и живет за счет матери. Одногодки мы с ним.  Мало того, что тунеядец, так еще обижает мать.  Как так можно, ума не приложу.  Разве есть на свете роднее и дороже человек, чем мать?  Она, не задумываясь ни на секунду,  разделит с тобой твои горести и ненастья, ничего не требуя взамен. Я думаю, если по вине сына из глаз матери упадет хоть  одна единственная слеза, то к гордому имени человека, он не имеет даже отдаленного отношения. Если бы Аркадий не был занят тем, что закручивал крышку на банку с вареньем, я готов был пожать ему руку за такие слова. Вдруг в конце вагона послышался шум и брань. Мы с Аркадием выглянули в коридор. Я сразу узнал того типа, от которого  отдавало перегаром, когда он входил в вагон, неся под рубашкой подозрительный  предмет. Он с кем — то затеял драку. Уже  в коридоре, схватив за грудки, вероятно своего спутника, он затеял переполох. Появилась проводница,  и,  не церемонясь, взяв дебошира за плечо, пригвоздила его к стенке.  «Что такое»? — вскричала  она: «Вы у себя дома или в общественном транспорте?».  «Это он начал» — оправдывался второй, застегивая пуговицы на своей рубашке.  «Ну-ка  дыхни!» — потребовала проводница, обратившись  к виновнику беспорядка.  «А что дышать»? — произнес второй: «Он на ногах стоит еле-еле».  «Собирай свои вещи» — гневно произнесла проводница, глядя в упор на пьяного пассажира: «На следующей станции покинешь поезд» и взялась кому-то звонить. Тот с трудом  ворочая языком, начал оправдываться. «Вот придет дежурный,  ему и будешь  рассказывать» — громко произнесла проводница: «А пока, живо собирай вещи». «Я больше не буду» — с трудом произнес  дебошир, «Конечно, не будешь» — невозмутимо  ответила женщина. «Что ж ты, дорогой товарищ, — крикнул ему Аркадий: «В такой жаркий день напился?». Возмутитель порядка,  не без труда обернувшись, не зная, кому адресовать свой ответ, произнес: «А кто сказал, что я напился? Я только похмелился». «Скажу я тебе словами великого перса», — произнес  Аркадий, подойдя к нему поближе:

«Уменье пить не всем дано:

Уменье пить – искусство.

 Тот не умен, кто пьет вино

Без мысли и без чувства»

 И запомни, дорогой мой, человек. Здоровье – не бумеранг, запустишь, не вернется!» Тот на мгновение тупо уставился на  Аркадия. «И не будет, вас, мучить совесть»? — продолжал  дебошир, обратившись к проводнице: «Такого парня обидеть…, есть же заповедь  — «понять и простить».  Та  ему  что-то ответила, размахивая перед своим носом рукой, и гневно глядя на него. Тут пришел дежурный и с ним еще кто-то в форме. Заломив ему руки, они повели  пьяного пассажира к тамбуру, перекинув через его шею ремешок сумки с  вещами. «Все равно я вас люблю, — произнес он, проходя мимо проводницы:  «Хоть застрелите меня».   «Было бы из чего, с удовольствием», — ответила женщина, бросив на него презрительный взгляд.  Тот  ещё  что-то  громко выкрикивал, но его уже вывели в тамбур, и за ними за хлопнувшаяся дверь, заглушила его несвязную речь. Высыпавшие в коридор пассажиры, судача  о случившемся, потихоньку разошлись по своим местам.  «Что же вы, Николай Николаевич»?- произнес Аркадий, проходя мимо соседнего купе, заглянув  вовнутрь, — «От такого кушанья отказались? Отменный окорочок, славное пюре, пальчики оближешь».  – «У меня всего полно,  напихали  в сумку всякого» — отвечал старик. Мы с Аркадием зашли в свое купе.  «И понесло же его за тридевять земель» — произнес Аркадий, кивнув в сторону соседнего  купе, имея в виду, Николая Николаевича. А вот увидите, он все равно вернется. Увидеть этого я, конечно, не мог, по понятной причине. Аркадий так говорил, чтобы придать своим словам  значимость:  «Вот,  к примеру,  взять», — продолжал Аркадий, — Друг  у меня  в нашем поселке живет, на одной со мной улице,  Кондрат Цаунер,  немец. Сестра у него и родственники в Германии живут. Настояли они на том, чтобы он к ним переехал. Продал свой дом, а некоторые вещички раздарил друзьям и знакомым. Мне, так как я электрик, достался тестер с индикатором,  германского производства. Долго они мне служили исправно. Провожали мы его всем поселком. И что в итоге? Через год вернулся. Говорит, что все там хорошо, да ничего хорошего. Не понравилось ему там: и нравы, и уклад жизни, все  по — другому  у них. Каждый живет в своем мирке, как в коконе.  Более того, если попадешь к близким  родственникам  невзначай, то могут и не пустить в дом. Оказывается, надо предупредить их заранее, о своем визите: так у них принято. То ли дело у нас. В любой дом заходи, в любое время, никто тебе в гостеприимстве не откажет. А еже ли у тебя еще и  бутылка с собой, тебя же,  как родного примут. «Скучно там ему будет» — снова кивнув в сторону соседнего купе, произнес Аркадий.  Ни посидеть с кем либо, ни поговорить по душам, по-мужицки. Чужие нам эти американцы и неровня  нам, совсем не ровня. Они в гонке за наживой, потеряли все святое, все человеческое. Все трезвонят на весь мир про свою демократию. Может она у них и есть, какую они ее понимают, но нет  никакой морали.  К примеру,  сказать, смотрел я по телевизору не давно, как одна у них важная особа праздновала свою роскошную свадьбу: замуж она вышла. И за кого вы думаете? За свою маленькую, любимую собачку. Спрашивается, есть мозги у человека. Они со своей демократией совсем с ума по сходили. Не хочу обо всем говорить: стыдно говорить об этом. Знаю одно, нет у них будущего и быть не может. Аркадий лукаво усмехнулся. Они весь мир готовы разрушить и утопить в крови, только что бы сохранить свою демократию эту самую.  И нас поливают грязью, стараясь казаться чистенькими.  Вы думаете, им нужна сильная Россия? Как бы, не так.  Все пичкают нам свои санкции без конца. Нам их санкции, что зайцу стоп сигнал. Они из шкуры лезут, чтобы мы были слабее их. А со слабыми  легче разобраться и с меньшими потерями. Найти повод для осуществления свих планов, для них пара пустяков. Вот такой вот простой  кроссворд. Но ничего, святая дева Мария покровительствует нам и не допустит беды. Аркадий встал, и почему то повернувшись в угол, перекрестился, и снова сел на свое место, молча о чем то размышляя.

Я замечал за Аркадием одну странную особенность. Как бы он не был в веселом настроении, всегда в его глазах угадывалась, ни чем неутолимая  грусть. Так бывает у людей, которые много в жизни страдали. Теперь эта особенность четко выражалась в его глазах. Тем не менее,  он  умел быть  лидером  компании и находил удовольствие в том, что развлекал окружающих. Мне,  почему то казалось,  он это  делает,  чтобы отвлечь себя, в первую очередь. Как бы там не было,  он был интересным собеседником. С такими людьми не бывает скучно. Мне нравилась его простая и не лишенная смысла речь. Я слушал его с интересом, да и обстановка располагала для ведения длинных разговоров. Как говорится,  длинные  разговоры, короткая дорога. Бывает знаком с человеком  много лет и, казалось бы, знаешь о нем все. Но стоит затронуть самые тонкие струны его души, и убеждаешься, что ты его совсем не знал. Почему-то, мне захотелось узнать больше про Аркадия. А жизнь любого человека это как не прочитанная книга. Она вряд ли может быть не интересной.

 «У вас, Аркадий, наверное, большая и дружная семья»? — спросил я, развалившись на своей полке, ожидая получить  от него ответ в общих фразах.  «Нет  у меня никого» — с грустью отвечал он.  «Как так? И жены нет»? — спросил я снова. «Тоже» — коротко отвечал он.  «Как можно  без жены? Бывает, вымотаешься  за целый день, нервы на пределе и усталость камнем  давит на плечи. Жена позвонит, спросит: «Когда тебя ждать на ужин»?  На душе становится легко, как заблудившемуся в лесу путнику, который,  на конец  то вышел на верный путь. В эти минуты становиться легко,  усталость  куда-то уходит, и хочется  все всем простить.  Разве это не здорово, Аркадий?  «Наверное»- равнодушно отвечал  Аркадий, так и не поняв, о чем я говорю.  «У вас что, никогда не было женщины»? — спросил я Аркадия, невольно присев на своей лавке. Вместо ответа Аркадий изменился в лице, его глаза наполнились грустью. Он тяжело встал и медленно подошел к двери. Постояв немного,  Аркадий  прошел к окну и снова присел на прежнее место. Молчание затянулось. Я уже, пожалев, что задал ему этот вопрос, хотел было сменить тему разговора, как вдруг, Аркадий тихо заговорил, будто сам с собой. «Давно это было» — начал он. Я был тогда молод и только что вернулся из армии. Моя девушка меня не дождалась. А такие писала письма, слезы сами наворачивались на глаза. Буквально перед моим приездом, она  с каким-то залетным пареньком укатила, аж  на Дальний восток. Правда, через два с лишним                                                года, она вернулась, с маленьким ребенком на руках, домой.  Жил я тогда со своей матерью, в собственном  доме. Дом у нас был большой и добротный. Отца я почти не помню, только знаю, что он работал у нас в поселке электриком. По рассказам матери и очевидцев слышал, что он как то делал ремонт в силовом щитке и один неосторожный человек включил рубильник, хотя висела табличка «не включать».  И отца не стало. Мать моя, Зинаида Михайловна, — продолжал Аркадий, была добрейшей  души человек. Когда у кого-то в поселке случалось неприятность, она горевала сильно.  А если, наоборот,  у кого либо, произойдет хорошее событие, она радовалась не меньше, виновника торжества. Все ее любили и уважали.  Она работала главным бухгалтером, в поселковой администрации и, кажется, работала там всегда. Много сменилось руководителей, но она всегда оставалась при своей должности. Как то раз, она собралась ехать  по работе в соседнее село, которое относилось к нашей поселковой администрации. Что-то не хотелось ей ехать в этот день. Служебный Уазик задерживался и Мама, выглядывая в окно, говорила: «Хоть бы он не приехал». Через некоторое время машина все же подъехала к нашему дому. Я проводил ее до машины и вернулся во двор. Мама меня окликнула,  я вышел на улицу,  узнать,  в чем дело. Она сидела на заднем сиденье, держа правой рукой широко открытую дверь.  Посмотрев на меня, она ничего не говоря заулыбалась. Машина уже поехала, но она продолжала на меня смотреть и неохотно закрыла дверь. Туман долго бежал им в след, издавая громкий лай, проводил их до самой окраины поселка.  Не прошло и часа, как дошла страшная весть.  На крутом повороте водитель прикуривал сигарету, Мама сидела,  перебирая свои бумаги. Когда водитель спохватился,  было уже поздно. Машина слетела  с крутой дороги в кювет и несколько раз перевернулась. У водителя ни царапины, а матери моей — не стало. Много было народу на похоронах, даже из соседнего села и деревни. Многие плакали, даже некоторые мужики не скрывали своих слез: все ее любили. Аркадий тяжело вдохнул. «Водителя, должно быть, посадили»? —  спросил я Аркадия.  «Да, но через год с не большим, он вышел, то ли по амнистии, то ли по какой то другой причине, я уже не помню» — отвечал Аркадий.   «Как раз вечером, сидел я на скамейке у моих ворот» — продолжал Аркадий. Шел по тротуару тот самый водитель,  с легка покачиваясь.  Заметив меня, он хотел было свернуть, но замешкавшись, подошел и рухнул на колени передо мной.  Он закрыл руками свое лицо, его плечи передернулись. Через мгновение, он разрыдался. Я никогда не думал, что мужчина, так может плакать.  Не без труда, я поднял его с земли и посадил рядом с собой на скамейку. Он всхлипывал, вытирая слезы своими руками. Долго мы сидели, едва ли касаясь плечами, не говоря ничего. Иногда молча можно сказать больше, чем словами. Он понял, что я простил его, и на душе мне стало легче. Я остановил проезжавшего мотоциклиста. Мы вдвоем погрузили его в коляску,  и мотоциклист увез его домой.

«Прошло несколько лет, после тех событий» — продолжал Аркадий.  Как то раз, сентябрьским воскресным днем, я отправился на рыбалку, взяв удочку и пустое ведро, на нашу речку, что текла неподалеку от поселка. Туман лениво поплелся за мною следом, не спеша,  переставляя лапы, ему было уже немало лет. Ближе к вечеру прошел легкий дождь.  Тучи быстро разбежались по небу, гонимые ветром. Посидев у костра, в легкую перекусив и попив чайку, я собрался в обратный путь со своим скромным уловом. Пройдя некоторое расстояние, я остановился, прикурив сигарету, наслаждаясь окружающим миром. Воздух, промытый легким дождем, был чист и свеж. Впереди  меня, зеленым ковром, простиралось широкое поле, подернутое тонкой пеленой легкого пара. Одинокая стройная береза стояла поодаль. Вокруг растущие дикие цветы любовались на нее, как на красивую невесту. Тихо текли воды речки, будто страшась нарушить немую тишину. Недалеко, зеркалом отражалось озеро, окруженное растущим камышом. Дикая утка, иногда крякая, плыла по нему. За нею неотступно следовала вереница заметно подросших утят. Два белых лебедя, сделав по воздуху большой круг, сели на воды озера. Подобрав свои крылья, они тихо поплыли рядом грациозно и величаво. Говорят, лебеди хранят верность друг другу, всю свою жизнь. Я им невольно позавидовал. Извилистая тропинка,  протоптанная грибниками,  уходила в даль, и не доходя до леса,  растворялась в дымке. Зеленый лес молчал как вдохновенье, возвышаясь над покрывалом прозрачного тумана. Где то в лесу послышался глухой выстрел и за ним приглушенный лай собак. И снова все стихло. Далеко на стыке неба и земли, длинной полосою догорал огнистый закат. Постояв еще немного, я отправился домой. Туман лениво семенил следом, перебирая короткими лапами. Мы уже шли по центральной щебенчатой дороге, и сумерки медленно начали сгущаться. Из некоторых печных труб выходил легкий дым, медленно поднимаясь  вверх. Это топились бани жителей поселка. Откуда-то  доносились звуки баяна. И было слышно, как несколько не совсем трезвых голоса, в разнобой подпевали старательному певцу. Мальчишки по дороге катались на великах, усердно  крутя педалями,  обгоняя друг друга.

     Вдруг мимо меня проехала легковая машина, и остановилась на площади. Через минуту из нее вышла женщина со стороны пассажирского сиденья. Водитель, открыв заднюю дверь, вручил ей небольшой чемоданчик, и развернувшись, уехал. Она была приезжая, судя потому, как растерянно озиралась по сторонам. Я подошел к ней. Меня сразу поразила ее необычайная красота: «Вам чем — нибудь помочь»?- спросил я думая, что она к кому то приехала. «Мне нужно попасть в гостиницу» — ответила она: «Пойдёмте, я провожу вас, это совсем не далеко»- сказал я, вызвавшись ее проводить. Она приехала, как выяснилось, по служебным делам, с проверкой и сказала, что пробудет здесь с неделю, если не больше. Мы вскоре дошли до гостиницы, которая находилась на территории поселковой администрации. Почему то местные называли ее «заежкой». Сторож, как обычно, не оказался на месте: «Подождите, я сейчас сбегаю за сторожем»- сказал я, и помчался за ним. Благо, он жил неподалеку. Сторож, хоть и был немного навеселе, но быстро одевшись, вышел. Я объяснил  ему,  в чем дело,  и он, перебирая связку с ключами, быстро зашагал рядом. Открыв входную дверь  заежки,  и  включив свет, сторож пропустил женщину вперед, при этом виноватым видом объясняя внутреннее расположение, и что где находится. «Если вам нужна будет какая-либо помощь» — произнес я, обратившись  к незнакомке, —  «Вон тот высокий дом мой» — показал я из окна. Она не посмотрела в ту сторону, куда я показал, и ничего не ответила. Попрощавшись и пожелав спокойной ночи, я удалился. Всю ночь я не сомкнул глаз, продолжал Аркадий. Что-то  странное происходило со мной. Я думал о ней. Она завладела всем моим существом. Мне не терпелось  дождаться  утра, чтобы снова увидеть ее. Проходя мимо конторы, еще до начала рабочего дня, я ее увидал. Она развешивала на натянутой  веревке,  какие то свои вещи. Я быстро прошел по тротуару, боясь, что она меня заметит.  Находя всякие пустяшные поводы, я часто заходил в администрацию, чтобы взглянуть на нее. Дверь кабинета, где она сидела, всегда была открыта, вероятно, из-за жаркой погоды. Я с трепетом с ней здоровался. Она отвечала мне, но чаще только кивала головой. Когда она шла по улице в магазин или по другим делам, все встречные и поперечные, подолгу смотрели на нее. Полные мужчины подбирали свои животы, когда она проходила мимо. А те,  кто  по-моложе  расправляли  свои  плечи, не в силах скрыть восторг. Как я уже говорил, она была неописуемо прекрасна. Ни до, ни после, я никогда не видел такую женщину. Казалось, сам Бог отметил ее, подарив ей такую красоту,  только лишь для того, чтобы простые смертные уверовали в Его безграничные возможности. В ее больших голубых- глазах плененный отражался мир. Заговорит ли, будто райские птицы поют волшебными голосами. Улыбнется ли, будто земля расцветает вокруг. Пойдет ли, словно лебедь плывет по чистой глади пруда. Все-все, в ней было прекрасно. Не трудно догадаться, что я влюбился в нее без ума, без памяти. Все время она была у меня перед  глазами. Потихоньку мы сблизились с нею.  Я одаривал ее разными подарками. Она их принимала, правда, без особого восторга. Ну  какая женщина, откажется от подарков? Наконец  я сломил ее гордыню: она стала отвечать мне взаимностью. Когда осталось несколько дней ее командировки, она согласилась переехать ко мне из заежки, где не было  никаких  удобств,  даже телевизора.  Буквально за  один день, мой дом изнутри преобразился, давно отвыкший от женских рук. Я был на седьмом небе от счастья. Казалось, я не ходил по земле, а летал над ней. Я часто замечал за собой, что я если не бежал домой, зная, что она там, то быстрым возвращался шагом. В один из вечеров я шел домой и остановился, увидев сидящую на скамейке мою соседку — бабу Феклу.  Она была глубокая старушка и очень, даже фанатично, религиозная. Как всегда, она была одета в длинное темное платье, с платком на голове, завязанным  узелком под подбородком.  Деревянный иссохший посох в ее руках, казалось ее вечный спутник.  Я, поздоровавшись, поцеловал ее в морщинистую щечку:  «Что то вы в плохом сегодня настроении, баба Фекла», —  поинтересовавшись, присел я к ней на скамейку. Она была мне как родная бабушка, еще с детства. Когда матери бывало некогда, еще в моем младенчестве, она мне часто заменяла ее. Водилась со мной, готовила мне разную стряпню, и заботилась обо мне. По мере моих возможностей, я всегда старался отвечать ей тем же: «Как же мне не печалиться, Аркашенька?», —  отвечала баба Фекла. Она всегда меня так называла: «Только что сидела  со мной Марфуша — дочь моя. Замаялась она с сыном, что сил уже никаких нет. И в кого он уродился никак не пойму: у нас в роду таких вовсе не было. Хоть ты, Аркашенька, поговорил бы с ним, ведь он ровесник твой. Двадцать пять лет парню, а такой бездарь. Сидит дома, не хочет работать. Не гоже тако, ой не гоже. Марфуша сама виновата. Он был у ней поздний ребенок. Вот она все время тряслась над ним, выполняя все его прихоти и капризы. Бывало, ходила в соседнее село и деревню пешком в любую погоду, лишь бы купить то, что ему приспичило. Потихоньку посадила его себе на шею, а он и ноги свесил, и сидит. Мало того, оказывается, еще на мать руку поднимает. Токмо зыркну на него, сатано зрю супротив. И откель он взялся не пойму: у нас в роду таких и не бывало вовсе. Паразит этакий, нечестивец.  Прости меня, Боже»! Она зажмурила глаза, наклонила голову и,  держа вместе указательный и средний пальцы, спешно перекрестилась.  «Ну, ничего» — продолжала лепетать баба Фекла: «Придет время, когда стоя на коленях, просить прощенье станет у матери своей,  челобитно,  да поздно будет. Слава тебе, Господи»!  Она подняла к небу отрешенный взор и снова перекрестилась неторопливо.

Надо заметить, что баба Фекла, до глубокой старости сохранила ясность ума и привлекательность, — продолжал Аркадий. Не трудно догадаться, какая она была в молодости. Мы и не заметили, как поезд  остановился на станции, так как Аркадий оживленно рассказывал, а я с нескрываемым интересом его слушал. Наши немногословные соседи  с верхних полок, спрыгнули и вышли в коридор. Аркадий  сидел,  задумавшись,  я молча ждал от него продолжения, стараясь не перебивать его. Вдруг в наше окно кто-то  постучал снаружи. Это был Николай Николаевич, вышедший с вещами на своей станции. Он помахал нам рукой, широко улыбаясь. Мы ему ответили, но Аркадий не довольствуясь этим, буквально выбежал на улицу. Я остался сидеть в купе. С окна было видно, как Аркадий  что — то  говорил  Николаю  Николаевичу,  похлопывая его  по плечу. За тем, пожав друг другу руки, они обнялись на прощанье. Аркадий, закурив сигарету, провожал взглядом уходившего старика в сопровождении встретивших его родственников. Я с нетерпением ждал возвращения Аркадия: у меня было свое на уме. Наконец, выбросив окурок в стоящую рядом урну, Аркадий направился к вагону. Зайдя в купе и увидев  меня, Аркадий будто прочел мои мысли, произнес: «Так на чем я остановился»? Ах да, вытерев рукой свой лоб, словно  стараясь вспомнить все в точь как было, Аркадий продолжал рассказывать.

«Говорят, Аркашенька», — глядя на меня, произнесла баба Фекла, — Ты женщину в дом привел красоты необыкновенной. Это хорошо. Но плохо другое. Жизнь с красивой женщиной не в радость, а в тягость. Глаз да глаз нужен за ней. Чуть зазеваешься, того и гляди, порхнет как птичка и улетит, яко не бымши».  «Не хороший вы человек, баба Фекла» — сказал я, обняв ее:  «Айсь»? — спросила баба Фекла, подставив правое ухо: она плохо слышала: «Не лезьте в дела  чужие, говорю, сидите на солнышке, да грейтесь, знайте» – ответил я, чуть повысив голос, и снова поцеловал в щечку.  «Ой, Аркашенька», — залепетала старушка.  «Я же не со злого умысла говорю, ты же сам знаешь прекрасно.  Давно живу на свете, многое повидала на своем веку. Мамку твою, Зинаиду Михайловну, еще грудным ребенком вот на этих руках нянчила. Пусть она покоится с миром, бедненькая моя, золотая моя. Уголком  своего платка она вытерла слезы, выступившие из глаз. «Сколько же вам лет, баба Фекла»? — спросил я старушку: «Много, Аркашенька» — тихим голосом произнесла она.  Я была уже взрослой девочкой, когда в семнадцатом году власть захватили  Бога отступники.  Мои родители были старообрядцы. Мы жили тогда в Сибири, под Ишимом,  в своей общине. Когда началось гонение на религию,  мы бежали на Енисей. Но и тут нас постигла Божья кара за недостаточные молитвы и слабое восхваление Господа. Тятю мово арестовали по ложному доносу. За то, что он не отрекся от веры, его пытали в застенках и по возвращении домой он вскоре умер. Матушка моя не на долго, его пережила. Меня взяли к себе чужие люди. Они занимали какие-то должности во власти сатанинской. Увидев, как я тайком молюсь, они избили меня и выворачивали пальцы рук. До сих пор помню, как трещали мои суставы на пальцах.  Бог им судья. Я сбежала от них. Добрые люди приютили меня. После я вышла замуж за освободившегося из заключения мово покойного уже, Захара Спиридоновича. Он и привез меня сюда с маленькой Марфушей на руках. Много мне пришлось пережить в то страшное время. Скольких людей, ни в чем не повинных, предали смерти те душегубы. Теперь, небось, сами пекутся в гиене огненной, нечестивцы. Туда им и дорога. Не можно тако  глаголить: грешно то.  Прости меня, Господи!  Она  снова посмотрела  наверх,  накладывая на себя двуперстное крестное знамение трясущейся рукой.  «Мне не терпелось бежать домой», — продолжал Аркадий: «Но не мог так скоро оставить бабу Феклу: много доброго она мне сделала в жизни. Наконец, я нежно обнял ее и трижды поцеловал, намереваясь уходить. Баба Фекла погладила меня по голове, почему то, она всегда так делала. Уходя я обернулся, она что-то нашептывая, крестила меня в след.

Когда закончилась командировка у Наины,  так звали мое очарованье, мы поехали к ней в районный центр. Она жила у своей тети. Та была женщина властная и строгая, хотя была на вид  довольно  привлекательной. Похоже,  у них вся порода была такая.  Мы с ней сразу не поладили, почему-то.  Жить в поселке Наина  наотрез отказалась. Мы, посовещавшись, решили продать мой дом и переехать в райцентр, который находился в пятидесяти километрах от нашего поселка. Дом  был большой и добротный. Глава поселка, узнав о моих намерениях, предложил мне продать для администрации, по выгодной цене.  И действительно, цена оказалась порядочная, так как,  мы на те  деньги купили двухкомнатную квартиру, в капитальном доме, и почти всю необходимую мебель. Самое главное, установили домашний телефон: так хотела Наина. Я по простоте своей решил оформить квартиру на Наину. Она была непротив  моему решению. Я устроился электриком в приличную организацию и был вполне доволен.  Наина  была немного выше меня ростом, и я намеренно купил себе обувь на толстой подошве. Жизнь пошла своим чередом и мне казалось, я о такой и не мечтал. Порой мне казалось, что за привлекательной внешностью Наины живет какая то другая сущность. Но ослепленный близорукими чувствами, я не придавал тому значения. Вскоре я убедился, что Наина по своему характеру, оказалась женщиной очень капризной.  Она за пару минут могла измениться так, что казалось это не она, а совсем другой человек. Я старался не зацикливаться на этом, полагая, что все наладится. На мои предложения оформить наши отношения она под разными предлогами все откладывала, не давая ясного ответа. Я часто замечал, как разговаривая по телефону, при моем приближении она, заканчивая разговор общими фразами, бросала трубку. По прошествии нескольких месяцев нашего совместного проживания, она время от времени приходила позже обычного, мотивируя это тем, что задержалась на работе. Мне это не совсем нравилось, но я не подавал вида, надеясь в глубине души, что она говорит правду.  Аркадий замолчал. Было видно, что ему тяжело говорить. Но у человека есть свойство поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, которые всегда в душе и не имеют срока давности, оставаясь в ней на всю жизнь. Мне казалось, что Аркадий об этом рассказывает впервые,  после стольких лет. Судя по его виду, я был уверен в этом: «Прошло около полугода», — продолжал Аркадий, — Я уехал в поселок, узнав, что баба Фекла  скончалась. Незадолго до моего отъезда, Наина с истерикой  устроила скандал без особых причин, как говорится, на ровном месте. Все расходы, на организацию похорон и поминки, я взял на себя. Тетя Марфа  предлагала мне взять скромные накопления покойной, но я отказался. По чистой случайности  могилы моей матери и бабы Феклы,  оказались рядом. Я сделал общую ограду и одну калитку в ней.  Между ними соорудил столик и поставил им общий памятник.  Вопреки  воли глубоких старцев, облагородил их могилы сверх старательно. Эти две могилы были самые красивые на кладбище, если уместно так говорить, как они и сами были при жизни людьми прекрасными. По возвращении домой, меня ждал не менее потрясающий сюрприз. Я хотел было ключом открыть дверь, но ключ не подошел к замку. Я с силой постучал в двери, забыв, что есть звонок. Наина открыла, хотя и не сразу, вся в расстроенных чувствах. Бросив мне в ноги мой чемодан, сунула мне в руки паспорт с какой-то вложенной бумажкой по середке. Она слабо произнесла: — «Прости»! — и захлопнула дверь.  Я раскрыл  паспорт,  та бумажка оказалась листком  убытия с отметкой о моей  выписке из данного адреса. Аркадий, достав висевшее на креплении полотенце, вытер со лба выступивший пот и лицо. Затем он взял пачку сигарет, лежащую на столе, и снова положил на место: «В глазах у меня потемнело», — продолжал Аркадий, — «Земля ушла из  под  ног».  Долго я стоял на площадке, не в силах сдвинуться с места, выкуривая одну сигарету за другой, еще не совсем осознавая  случившееся. Иногда слышалось слабое шуршание за дверью. Взяв свой чемодан, я медленно вышел из дома.  Долго я шел по ночной улице, не зная куда иду. Я опешил, увидев, что дошел до вокзала, который находился очень далеко. Пересидев в нем до утра, я отправился в контору и написал заявление об увольнения и уехал в поселок, оставив доверенность коллеге на получение причитавшейся мне суммы. Первое время перебивался у знакомых. Брался за любую работу, а к труду был с детства приучен. Конечно, я мог найти адвоката и найти свидетелей, их было полно, но не стал этого  делать. Меня терзало другое, что невозможно  было ничем возместить. Аркадий молчал с минуту, и снова вытершись полотенцем, продолжал. Столько лет прошло с тех пор,  а кажется,  все это было вчера. Не было дня, чтобы я не вспоминал  о ней. Как часто в первое время, я тайком по ночам ходил на то место, где ее впервые увидал и подолгу стоял там один. Затем незаметно  удалялся, довольный тем, что ни кто не был свидетелем моих душевных мук и ночей бессонных. Я никогда не желал ей зла, наверное, потому…, наверное, потому…, что я до сих пор… . Аркадий не договорил. Он тяжело встал и подошел к окну. Через несколько мгновений, глядя в окно, он произнес: «Хотя бы один, единственный раз, услышать ее голос. Если бы хоть раз, она позвонила. Если бы она только позвала. Я пешком отправился бы к ней, запоминая каждый проделанный мною шаг. Через секунду он добавил: «Единственное,  о чем молю Всевышнего, – не о благополучии своей, не о спасении даже души собственной. Молю Создателя только о том, чтобы Он гнев свой за ее грехи обрушил на меня, ее минуя.   Так он говорил. И должен признаться, я никогда не слышал ничего подобного.       Наступила долгая пауза. Где то впереди состава послышался долгий  гудок локомотива,  словно, приветствие отправленное кому то.  Аркадий стоял,  облокотившись к левой стенке и смотрел в окно, глядя в никуда. Его свободная рука беспомощно  свисала, как крыло раненной птицы. На кисти улавливалась еле заметная дрожь.   Аркадий сам того не ведая, невольно, может быть, раскрыл мне самые потаенные уголки своей души. Бесспорно, Аркадий любил, ту самую женщину, иначе, он не говорил бы такие слова. И пронес свои чувства к ней через долгие годы, не смотря ни на что. Умение прощать – удел не только сильных, но и людей умеющих  любить. А он, Аркадий, умел любить искренно, беззаветно, бескорыстно.  Обидно, когда такие люди по воле случая ли, по воле злого рока ли, остаются на обочине дороги, названье которой жизнь. Конечно, есть надежда, что все еще устроится. Но в годы Аркадия, как он выражался, в его пять ноль лет, эта надежда угасает, как утренний туман под  лучами восходящего солнца. И вдвойне обидно, когда некие непорядочные субъекты, пользуются добротой и открытостью других, ради своих корыстных целей. И какова же цена их того самого счастья, которое построено на несчастии других? И какого будет на душе у них, когда жизненный путь приведет к последней черте? Оглянувшись назад, даже вспомнить будет нечего, потому что все там ничтожно. Только пустота останется в сердце, только горькое сожаленье и позднее раскаянье. И это единственное, к их великому негодованию, что они заберут с собою в вечность. Вот такой вот простой кроссворд, с грустью думал я, молча глядя на Аркадия. Я чувствовал себя виноватым перед Аркадием, от того, что сам того не желая, заставил Аркадия переживать снова, рассказывая мне всю свою непростую жизнь. Не находя слова в свое оправдание, я молча глядел на него. Мне, почему то вспомнилась восточная притча: «Торопись восхищаться человеком, ибо упустишь радость». Аркадий стоял на том же месте. От стекла отсвечивалось его грустное лицо, с глазами полными печали. За окном летела одинокая птица, медленно отставая от вагона, чем-то напоминая человека, мчащегося за убегающей мечтой. Одинокие деревья и редкие постройки мелькали вдоль дороги, уносясь  прочь. Снова послышался гудок  локомотива,  и поезд заметно сбавил ход. Стали появляться убогие дома вперемежку  с  роскошными  особняками зажиточных  хозяев. Показался перрон по которому спешно передвигались люди разного сорта с багажом в руках, отыскивая взглядом нужный вагон. Поезд остановился и встал мертвым грузом. Через короткое время, послышалась в проходе по коридору возня выходивших пассажиров. Аркадий, словно опомнившись, начал собирать свои вещи: «Ваша станция»? —  спросил  я Аркадия: «Да,  моя» — отвечал он,  молча сложив белье и закинув на самую верхнюю полку свернутый матрац.  Аркадий уже был готов следовать к выходу, держа в руке свою сумку: «Я провожу вас» — сказал я, заметив, как он хотел подать мне руку. Он ничего не ответил и выйдя из купе зашагал впереди по коридору. Аркадий в эти минуты казался ниже ростом,  чем есть на самом деле,  и походил на человека преклонных лет. Я молча следовал за ним: мне нечего было ему сказать. Мы дошли  до  тамбура и Аркадий, обернувшись, подал мне руку: «Ну, всего вам доброго» — произнес он, посмотрев на меня, и быстро отвел взгляд.

Вместо того, чтобы спуститься по ступенькам, Аркадий спрыгнул на платформу. Он всеми силами старался казаться в здравом  расположении  духа, но глаза его говорили  о  другом. Я стоял в тамбуре, глядя ему в след… Аркадий пробрался сквозь толпу снующих людей. Никто его не встречал. Он хотел было присесть на стоявшую в стороне скамейку, но в последний момент, заметив, что она занята, прошел дальше. Остановившись возле одинокого дерева, Аркадий  присел, облокотившись спиной к стволу. Достав с кармана пачку сигарет, он прикурил. Его сумка лежала рядом с ним на траве. Из каждого вагона выглядывали проводницы, держа в руке желтые флажки. Еще мгновение и поезд тронул. Проскользнув мимо проводницы, держась правой рукой за поручень,  я высунулся наружу: «Это что такое»? — прозвучал возмущенный голос проводницы: «Аркадий!» – крикнул я, не обращая на нее внимания, намереваясь помахать рукой Аркадию на прощание. Но из-за грохота проезжавшего встречного состава, он меня не услышал. Наш поезд набирал ход. Аркадий так и сидел на том же месте, опустив голову, и тупо глядел в землю. Вскоре он исчез из виду. Проводница, схватив  за руку, небрежно затащила меня в тамбур. Демонстративно закрыв дверь и защелкнув замок, она покинула тамбур, выражая свое возмущение. Я ни словом не обмолвился ей в ответ, прекрасно понимая причину ее негодования. Долго стоял я в тамбуре один, глядя в окно, и только потом заметил, что держу еще в руке сигарету, которую забыл прикурить. Наконец, не охотно,  я направился в свое купе, с трудом смиряясь с мыслью, что  Аркадия там мне будет не застать. Я вошел вовнутрь. Глубокий старик сидел за столом  что- то поедая с аппетитом. На мое приветствие он не ответил, только улыбнулся своим беззубым ртом. Я пожелал ему приятного аппетита, но он снова не отвечал. Я сел напротив и стал перелистывать журнал. Закончив трапезу, старик лег на свою полку: «Может помочь вам расправить постель»?- громко произнес я. На этот раз старик услышал: «Мне на  следующей сходить» — ответил он. Я налил себе из термоса подостывший чай, и, попивая, продолжал читать журнал. Старик  вскоре уснул. Он лежал на спине, положив одну руку на другую на живот. Под голову он положил свой рюкзак, набитый вещами. Что интересно, он спал с полуоткрытыми глазами. Зрелище, признаться, довольно-таки неприятное, и если бы не его мирное похрапывание,  в голову могло прийти что угодно. Я тоже лег на своей лавке, и как не странно, быстро уснул. Поспал я довольно прилично, и если бы дедуля не стал кашлять безостановочно, вероятно, спал бы еще. Ребята с верхних полок о чем-то  беседовали,  на языке понятном только им. На следующей станции, решив выйти покурить, я вызвался помочь дедуле нести рюкзак. Он оказался на удивление тяжелым. Дед  с моей помощью закинул его себе на спину. Я хлопнул деда по плечу, прощаясь. Он, снова улыбнувшись, зашагал прочь, ковыляя ногами. Выкурив  сигарету и купив в буфете стряпню к чаю, я вернулся в вагон. Попив чаю с вкусной булочкой, я завалился на своей лавке, рассчитывая,  что посплю еще.  Если бы не увидел, выглянув в окно, движущиеся здания, я и не заметил бы, что поезд тронул.  Место  напротив   пустовало, и это казалось странным.  Прошло некоторое время.  Вдруг,  отодвинулась купейная дверь, и на пороге появился молодой человек двадцати трех, двадцати четырех лет. Он был высокого роста и атлетически сложен. Я невольно присел на своей лавке. В руке он держал за ремешок спортивную сумку, под мышкой той же руки сложенное белье. Окинув купе взглядом невероятно красивых глаз, он вошел вовнутрь, ловко задвинув за собой дверь. Поздоровавшись, он извинился за предоставленные неудобства, потому как, ему надлежит ехать именно в этом купе. Голос у него был тихий и приятный. Это результат хорошего воспитания, подумалось мне, или признак доброго нрава. «Максим» — произнес он, представившись. Я назвался.  «Чуть не опоздал на поезд» — произнес он, облегченно вздохнув: «Прямо на ходу поезда пришлось запрыгнуть в первый попавшийся вагон и потом добираться до своего. Чуть  поднявшись на цыпочки, он достал с самой верхней полки свернутый  матрац, и по прошествии  нескольких секунд,  его постель была готова. Сев напротив  и  положив  свою сумку на колени,  он был занят тем, что перебирал в ней свои вещи. Это дало мне возможность хорошенько его разглядеть. Черные до блеска волосы на его голове переплетались сотнями колец,  изящно  обрамляя высокий гладкий лоб, в котором светился ум. Черные, густые брови едва ли не сходились над его переносицей, под коими сверкали живые и необычайно большие карие глаза. От загорелого открытого лица с правильными чертами веяло тайной умиротворенностью и открытым благородством. Прямой, с еле заметной горбинкой нос, резко выраженные губы, слегка выдававшийся подбородок с небольшой  ямочкой,  говорили о силе характера и не сгибаемой воле. Крепкая шея сидела на его массивных плечах. Светло-серая футболка, с короткими рукавами, так плотно облегала его могучий торс, что казалось, она вот-вот разойдется  по швам. Выдававшаяся широкая грудь свидетельствовала о неимоверной мощи обладателя. По ней, казалось, можно было ударять железом. Не трудно было догадаться, что ему не чужды тяжелые, изнурительные, физические нагрузки. При каждом движении на его сильных руках играли желваки мускулов. Крупные вены расходились причудливыми зигзагами. Еле уловимый, приглушенный запах его духов создавал особый колорит. Следует заметить, что вся его привлекательная внешность производила впечатление очень приятное. Он, несомненно, относился к категории людей, которые должны  непременно  нравиться, имея ту редкую особенность — располагать к себе окружающих. При этом,  не производя никаких действий для достижения этой цели. Вероятно, поэтому мне казалось, что я знаю его очень давно, хотя видел первый раз в своей жизни. Темно-синие джинсовые брюки и кроссовки с плоской подошвой ладно смотрелись на нем, придавая некую элегантность и подчеркивая  бравую собранность. Он двигался так легко и непринужденно, что  казалось, земное притяжение на него не действует. Все это завораживало, производя  чарующий эффект и естественно будоражило мое воображение. Я часто ловил себя на мысли, что никак не могу избавиться от чувства глубокого уважения, которое помимо воли, внушал к себе этот человек. Не безосновательно полагая, что с людьми сильными и смелыми, а он казался именно  таким, всегда есть в жизни место интригующим случаям, мне страшно хотелось  разговорить  его. Но не знал я, с чего начать.  Минутами позже я старался не шевелиться, боясь отвлечь его внимание, потому как, он смотрел в окно, обозревая быстро сменяющийся  ландшафт величественной природы. Какая — то тихая,  добрая печаль отражалась на его красивых глазах. На поляне примыкавшей к железной дороге, какой то мужчина косил траву, ловко  орудуя  косой. В тени дерева женщина, вероятно жена его, раскладывала на скатерти принесенную еду. Маленькая черная собачка  бегала, мотая хвостиком, с одного места на другое, обнюхивая  многочисленные запахи трав. Растущие у края небольшого озера несколько берез, как в зеркале, отражались в воде. Грунтовая дорога,  извиваясь, уходила  вдаль,  обрываясь на вершине холма. По сопкам стелился высохший ковыль.  Молодая, стройная девушка, шла по тропинке,  ведущей из леса. Она  шла  быстро, наклонив голову, словно  стараясь догнать собственную тень.  Какой — то  парень, стоя под деревом и покуривая сигарету, провожал ее долгим, умиленным  взглядом.  Пятнистое стадо паслась на лугу, пощипывая сочную траву. Маленькие телята резвились рядом, как беззаботные дети. Племенной бык с невозмутимым достоинством  лежал на земле, то и дело,  отрыгивая и неторопливо пережевывая пищу. Огромное поле спелой пшеницы колыхалось под  дуновением ветерка, как безбрежный океан. Широкая лесополоса, разделяя поле, уходила за горизонт,  как  бесчисленное,  стройное  войско, стоящее на страже своих безграничных владений.

«Далеко  едете»? – спросил Максим, обратившись  ко мне: «На север» — коротко ответил я, с потаенной радостью, от того, что  он сам заговорил первым. Я не успел ему задать вопрос: «Я гостил у тети здесь в Багаевке» — произнес Максим, — «Сейчас еду к другу: завтра у него юбилей.  Он живет в Вольске, однокашник мой. Как женился, переехал к родителям жены и мать свою забрал туда же. Это через несколько станций отсюда. Мы с детства дружим, так как жили по соседству в Минеральных водах, на окраине города, в частном секторе».  «Этот парень», — произнес Максим, указав на верхнюю полку, — «Не упадет на вас»? Мой сосед, что сверху,  спал,  повернувшись спиной, на самом краю полки. «Он давно так лежит, не стоит беспокоиться», — ответил я, и добавил: «Поезд трогается  совсем тихо, если бы не движущиеся  предметы, видимые за окном, не возможно было бы понять, что мы уже едем». Как то ехал я на поезде, не помню,  откуда, произнес я, обратившись к Максиму, поезд  всегда трогался с сильным подергиванием. Это, наверное, из-за качества путей? «Нет, это не поэтому», — усмехнувшись, отвечал Максим. На панели приборов в кабине локомотива, где сидит машинист, находится рычаг скоростей, если сказать по-проще, а по-научному,  он называется рычаг набора позиций. На нем несколько позиций. Когда в начале движения состава с первой позиции машинист, набрав нужную скорость, переключает рычаг на вторую позицию, то движение происходит плавно, с ускорением. Еще важно, чтобы песок через  подведенные  трубки, равномерно подавался под колеса локомотива.  «А зачем песок»?- недоуменно спросил я.  «Крупинки песка» — продолжал Максим, «Попадают под колеса и крошатся, образуя сцепление колес  с  рельсами, и состав трогается. Если не будет песка, то колеса просто будут шлифовать на месте. «Надо же», — с нескрываемым удивлением, произнес я. Казалось бы, такая мелочь, а гляди, какую важную играет роль».  «Да это так»,- утвердительно произнес Максим. «А откуда вам это известно»? — спросил я Максима. «Я работаю — помощником машиниста» отвечал он, достав из своей  сумки  какую-то книгу и листая ее, отыскивая нужную страницу. Я тоже, раздосадованный тем, что разговор на этом завершился, лениво стал перелистывать журнал, кем то забытый в спешке. Некоторое время мы ехали молча. Вдруг с верхней полки один из молодых людей спрыгнул вниз, намереваясь выйти.  «Здравствуйте»! — произнес  Максим, обратившись к нему. Тот, как и надо было полагать, молча вышел. Максим недоуменно посмотрел ему вслед, а за тем, вопросительно перевел взгляд на меня. Я ему объяснил, причину такого поведения. Мы проезжали по мосту небольшой речки. На берегу, в тени дерева, виднелась машина. Хозяин машины, стоя по колени в воде, держал в руках удочку, намереваясь поймать рыбу на уху. Два маленьких мальчика  изо всех сил плыли к противоположному берегу, будто соревнуясь, кто доплывет первым. «Здорово плывут» — произнес Максим, указав на них. Я подтвердил. «А вы умеете плавать»? — почему то спросил меня Максим: «Нет, к сожалению» — с досадой ответил я. И действительно, я не умею плавать: в прохладных водах горного Аксая, не сильно разбежишься, чтобы научится этому искусству.  «А вы умеете»?- в свою очередь спросил я Максима.  «Да, конечно» — отвечал он, и немного подумав, добавил: «Если бы  не умел плавать, я сейчас здесь не сидел». Он задумался. Боясь, что Максим снова возьмется за свою книгу, я спросил: «А как вы стали железнодорожником»? К тому времени вернулся наш спутник и молча взобрался на верхнюю полку. «У меня сосед» — начал Максим: «Работал машинистом, мне нравилась его форма. Форму я, правда, еще не ношу, так как пока не дорос до машиниста, но железнодорожником стал. Еще учусь на заочном, так что эта профессия, думаю, на всю жизнь. Афанасий Михайлович — тот самый мой  сосед,  о котором я упомянул, часто говорил: «Если выбрал одно дело в жизни, тем и занимайся». Жалко: не стало его, год тому назад. Он был порядочным человеком, и только  хорошее  могу о нем сказать. «Так расскажите, если вас не затруднит» — спохватившись, произнес я. Максим задумался на мгновенье.  «Я знал его с детства» — начал он. Мы жили, как я уже говорил, по соседству.  У него было две дочери. Старшая жила где-то в другом городе и очень редко приезжала к нему. Младшая ушла от мужа алкоголика и жила вместе с ним. Афанасий Михайлович, был человеком, в некоторой степени, замкнутым. Я не помню, чтобы он с кем-то водил крепкую дружбу. Хотя к нему и заходили его коллеги по работе,  и он их принимал радушно и с гостеприимством. В таких случаях он накрывал большой  стол,  что стоял под навесом. Во дворе у него была большая теплица, грядки и множество цветов. Он сам поддерживал во дворе порядок и с пристрастием ухаживал за цветами. Он по натуре был человек домашний. Некоторые знакомые недолюбливали Афанасия Михайловича за его  немногословный нрав. В действительности, он имел добрую душу и чуткое сердце. Если была кому-либо нужна его помощь, он никогда не отказывал.  Всегда давал в долг, если попросят, а когда  возвращали,  никогда не проверял. Он всегда здоровался первым при встрече и даже с малыми детьми, когда случалось идти мимо садика. И те ему хором отвечали. Невозможно было  знать,  что у него на душе: он никогда не давал волю своим чувствам и  эмоциям.  Когда бывал чем-то недоволен, он имел привычку прищуривать один глаз, а вторым, широко раскрытым зеленым глазом, сверлил все вокруг. Бывало, когда идем вместе на работу, я брал свой саквояж в одну руку, а саквояж Афанасия Михайловича, в другую. В это время он, почему то, преображался и по-молодецки, размашисто шагал рядом. Афанасий Михайлович, никогда не рассказывал о себе. О том, что он в свое время служил в Афганистане, я узнал от его сослуживца, который приехал к нему погостить. Они сидели под навесом за столом и молча выпивали, не стукаясь. Полный стакан с водкой стоял на столе, накрытый сверху коркой хлеба. Афанасий Михайлович, по рассказу его сослуживца,  спас ему жизнь во время стычки с душманами. Он на своих плечах вынес  товарища с места боя, хотя сам был ранен осколками ручной гранаты. В госпитали вынули осколки, но один, как,  оказалось, остался не замеченным в области сердца. Я часто замечал,  продолжал Максим, как Афанасий Михайлович, держится рукой за левую сторону груди. В первых числах августа прошлого года ему вдруг стало совсем плохо. Его тут же увезли на скорой помощи в больницу, но спасти не смогли. Врач вышел после операции в коридор и развел руками. Выразив соболезнования, он заявил, что обратись больной пораньше, то наверняка  спасли бы. Много собралось народу на панихиде прощания с Афанасием Михайловичем. Все говорили добрые слова, даже те, кто неадекватно отзывались о нем при жизни. Старшая  дочь  Афанасия Михайловича, Татьяна, приехавшая на  похороны, рыдала безутешно. Тушь с глаз текла по ее лицу. Но через некоторое время, накрашенная снова, она стояла поодаль в кругу каких то мужчин, держа между пальцев руки сигарету и смеясь, рассказывая какую то смешную историю. Младшая дочь покойного, Светлана Афанасьевна, женщина всегда веселая и добродушная, молча сидела среди присутствующих. Мертвенно-бледный облик  лица выражал ее истинное горе. По прошествии  многих дней, когда случалось проходить недалеко от кладбища, почти всегда можно было видеть ее одинокий силуэт, сидящей на скамейке у могилы отца, в темном одеянии и в платке. Странное дело: единственная береза, растущая на территории  кладбища, чудесным образом оказалась у изголовья Афанасия Михайловича. Она стояла слегка наклонившаяся над ним, словно оплакивая его.

Мне памятен случай,  произошедший  со мной в нашу  последнюю совместную поездку с Афанасием Михайловичем, незадолго  до его кончины.  От чего я и начал все это рассказывать. Как-то раз, в середине июля, мы вместе отправились в рейс. Нам следовало отогнать  локомотив  после капитального ремонта в город Махачкалу. Оттуда на обратном пути  мы должны были доставить  состав с цистернами до узловой сортировочной станции у реки Терек. Потом уже, сев на пассажирский поезд в качестве пассажиров, имея при себе «Маршрутный лист», дающий нам право на бесплатный проезд  доехать домой. Таким образом, в восемь часов вечера второго дня пути, мы добрались до пункта назначения. Вручив,  встретившему  нас   диспетчеру, документацию мы отправились с Афанасием  Михайловичем в бригадный дом. В местах пункта прибытия имеются для машинистов и помощников, так называемые бригадные дома. Там круглосуточно работает столовая, имеются комнаты отдыха с чистой постелью, душевые кабины. Четыре часа отводится на отдых и только потом надлежит следовать по обратному маршруту. Поужинав и приняв душ, мы отправились в свою комнату на отдых. Я выключил свой телефон и бросил его в саквояж, чтобы никто не отвлекал. Завалившись на чистую постель, я уснул сразу. Поспал я около трех часов. Возможно, поспал бы и дольше, если бы Афанасий Михайлович, не ворочался  и не кашлял. Стараясь его не разбудить, я потихоньку вышел из номера, намереваясь легкой прогулкой занять остаток времени. Оказавшись на улице, я стал бесцельно бродить вдоль платформы. Прежде тихая погода, сменилась на ветреную. Вдоль  платформы, отсвечивая свет,  сверкали зеркальные поверхности рельсов. Через несколько путей стоял состав с нефтяными цистернами. Путейцы ходили с фонарями в руках вдоль состава, производя осмотр. От захлопываемых путейцами  крышек колесных буксов, доносились глухие хлопки. Изредка  слышались отрывистые голоса диспетчеров через громкоговоритель. От промасленных  деревянных шпал, нагретых дневным солнцем, исходил характерный запах. За частными домами, что стояли совсем близко от дороги, виднелись многоэтажки. В некоторых окнах горел свет. Редкие проезжавшие вдалеке  машины, прорезали ночную тьму светом фар. На высокой горе, возвышавшийся как призрак, стояла телевизионная башня, освещенная подсветкой. Незаметно для себя я оказался далеко от бригадного дома. Проходя мимо первой попавшейся мне на пути многоэтажки, я уже намеревался вернуться обратно. Вдруг на углу дома, зазевавшись, я,  что называется, лоб в лоб столкнулся с прохожим. Это оказалась девушка, вероятно спешившая домой. Она отпрянула в сторону, бросив на меня испуганный взгляд. Я поднял с земли выпавшую из ее рук женскую сумочку: «Простите, пожалуйста! – виновато произнес я, обратившись к ней. Не бойтесь: я не сделаю вам ничего плохого». Она медленно и с опаской приняла свою сумочку.  «Я первый раз в вашем городе и потому прогуливаюсь, убивая свободное время», — стараясь ее успокоить, произнес  я снова. Девушка медленно ступила на бетонный тротуар, не сводя с меня пристального взгляда. «Еще раз простите ради Бога, за мою оплошность»! – сказал я, улыбнувшись ей. Видя, что она немного успокоилась, я  вкратце  объяснил ей причину того, как я оказался здесь.  «А  вы,  почему в такое позднее время идете одна»? – поинтересовался я: «Я ходила проведать больного родственника», — вроде совсем успокоившись, ответила она: «Я учусь на врача и частенько навещаю его. Только сегодня припозднилась: так вышло. Они просили переночевать у них, но мне нужно было домой, сделать кое-какую работу, а интернета у них нет. Кстати,  добавила она, я как раз живу не далеко от вашего бригадного дома. Мой племянник тоже работает помощником машиниста».  «В таком случае я провожу вас», — предложил я. Немного подумав, она согласилась. Мы не спеша пошли рядом. Я рассказал ей,  откуда  приехал и  что через час, нужно уже в обратный путь. Вдоль тротуара интервалом стояли фонари, и я мог ее отчетливо видеть. Она совсем успокоилась и даже иногда улыбалась, слушая меня. Ей было столько же лет, как и мне, и день рождения в один и тот же месяц.

Вдруг зазвонил телефон Максима, лежащий в его сумке, и в тоже время поезд тихо остановился на станции, названье которой я, как обычно, не разглядел. Вероятно, звонил друг  Максима, судя потому как, Максим объяснял, что остановились на предпоследней станции и поезд идет согласно расписанию. Я взял термос, и чтобы не отвлекать Максима, решил сбегать за свежим чаем.  Быстро вернувшись, предложил Максиму чаю: «У меня как раз имеется домашний пирог» — произнес Максим, «Тетя моя, как никто другой, печет пирог. Попробуйте». Я не отказался. И действительно, пирог был отменный. «Как же они объясняют продавцу, что хотят купить», — произнес Максим, указав в окно на наших спутников, которые, стоя  у киоска,  что то ели с аппетитом: «А Бог их знает», — ответил я сочувствующе. Я? торопливо справившись с пирогом, запивая чаем, уже был готов слушать продолжения рассказа Максима, как вдруг телефон Максима снова зазвонил. Пользуясь случаем, я быстро выбежал, чтобы хоть немного покурить. Не докурив сигарету, я вернулся  в купе, и как раз вовремя, так как, закончив разговор, Максим положил свой телефон в сумку: « А зачем вы его  кладете в сумку»?- спросил я Максима: «Один я уже оставил на столе» — коротко отвечал он: «А как звали ту девушку»? – спросил я Максима, с нетерпением ожидая продолжения прерванного рассказа. Максим сосредоточился, в глазах мелькнул еле заметный блеск. Мне показалось, он отчетливо ее представил: «У нее было необычное имя», — задумавшись,  произнес он: «Ее звали Леонорой». Я бы не сказал, что она была уж такой красавицей», продолжал Максим, «Но что-то притягательное было в ней. Ее открытая улыбка, звонкий смех, приятный голос  наполняли меня неописуемым восторгом. Ее черные, по-детски наивные глаза смотрели прямо в душу, читая в ней все. Не думаю, что у кого-нибудь хватило бы непорядочности или бесчеловечности слукавить перед этим чудным взором. Ее резко очерченные брови походили на крылья чайки в полете.  Мне нравилось, как иногда она смотрела на меня своими глазками, разглядывая меня с каким-то любопытством. Она имела привычку, когда слушала, немного наклонять в сторону свою голову. И ей это очень шло. Она была среднего роста. Косынка широкой полоской удерживала искусно сложенные волосы на ее голове. На ней было красивое платье с выраженным воротником. Ремешок, узкой лентой на поясе, подчеркивал ее гибкую талию. Неведомая сила тянула меня к ней, когда, с некоторым смущением, я обозревал ее притягательный облик, грациозный стан и грудь, поднявшая покров. Во всей ее внешности  угадывалась  какая-то не свойственная  для женщины решительность.  Не думаю, что она осталась бы равнодушной, если кому-либо понадобилось ее немедленное участие. Она сказала, что аварка по национальности. Кажется, в Дагестане больше десяти национальностей из числа коренного населения»? «Больше тридцати» — поправил я.  Максим продолжал.  «Если мы пройдем железнодорожные пути и пойдем вдоль вон той дамбы» —  сказала Леонора, — «Мне будет ближе к дому, только не идите быстро: мои туфли немного жмут, я их купила накануне». Мы прошли через пути и оказались у той самой насыпной дамбы: «А что это за шум?» — спросил я Леонору, посмотрев поверх  дамбы в ту сторону, откуда он доносился: «Это море»! — отвечала она: «Как? Море? —  с нескрываемым удивлением спросил я. Я никогда не видел море». «Хотите, я вам покажу его? —  сказала Леонора, — это совсем близко».  «Конечно, хочу» — ответил я и зашагал, направляясь к насыпи. Я протянул ей руку, намереваясь ей помочь, но она отдернула свою. Мы поднялись наверх. Соленый воздух ударил в ноздри. Тут же послышался громкий шум моря. Я бегом спустился с дамбы и подбежал к морю, на ходу скинув рубашку на кнопках и кроссовки со своих ног. Я могу подолгу задерживать дыхание и, решив подшутить над Леонорой, прямо в брюках бросился в волны. Леонора  что- то крикнула мне в след. Когда, наконец, я всплыл наверх, меня охватил ужас. Я в спешке или по незнанию не сообразил, что на море шторм. Меня унесло далеко от берега. Огромные волны высотой несколько метров, то поднимали меня на гребень, то я снова оказывался между волнами, и видел только небо над собой с редкими звездами. Где-то далеко то появлялся, то снова исчезал какой-то свет. Я подумал, что это далекий прожектор, плывущего судна. Вдруг меня осенило: я вспомнил, когда мы поднялись на дамбу, на  металлических стойках горел один единственный фонарь. Страх обуял меня от мысли, что так далеко оказался от берега. Я стал отчаянно  плыть к нему. Каждый раз, оказываясь на гребне волн, я смотрел на фонарь, ориентируясь по нему, как на спасительный маяк. Как только я оказывался между волнами, он исчезал на некоторое время. Только слышался грохот волн в кромешной тьме. Огромные волны бушевали с неодолимой силой, энергия которых, казалось, никогда не истощится. В первые долгие минуты, было ощущение, что я нисколько не приблизился к берегу. По прошествии  некоторого времени, я заметил, что фонарь засветил ярче. Это воодушевило меня и я начал грести сильнее. Когда руки уставали, наливаясь свинцом, я переворачивался на спину, давая рукам отдохнуть и работая ногами,  оставался на плаву. Так повторялось множество раз.

От усталости мои мысли путались в голове.  По мере приближения фонарь все ярче слепил мне глаза. Это был самый благодатный свет в моей жизни. Наконец  я ощутил подошвами ног твердую почву и стал плыть,  собрав последние оставшиеся у меня силы. Я выбрался по колени из воды, и не в силах удержать свой вес, упал на спину. Силы меня покинули окончательно. Еще секунда и меня унесло бы в море. Вдруг цепкая рука в темноте схватила  меня за ногу. Леонора, развернув меня и обхватив за талию, пыталась меня поставить на ноги, но упала вместе со мной. Очередная волна накрыла нас с головой. Ухватившись за мою руку обеими руками, она отчаянно тянула меня к берегу. Я с трудом встал на ноги по пояс в воде,  и очередная волна сбила меня с ног вместе с Леонорой. Она тут же вскочила на ноги, ухватившись снова за мою руку и упираясь всем своим существом, тянула меня к спасительному берегу. В то время, когда мое собственное существование висело на волоске, я вдруг почувствовал себя самым счастливым из людей. От того, что этот чужой, хрупкий и не знакомый мне человечек, так отчаянно боролся за мою жизнь. Я знал, чтобы не случилось, она не выпустит мою руку из своих цепких рук. Я все отдал бы ей в эту минуту, даже собственную душу.

Максим замолчал. Но видя, как я сосредоточенно и затаив дыхание его слушаю,  продолжал снова.

 Косынка с головы Леоноры давно слетела, ее длинные волосы развевались на ветру. Откинув далеко назад голову, она что-то громко кричала по-своему, будто взывала небеса на помощь. Я приподнялся из последних сил: «Волна идет, волна» — вскричала она, глядя испуганным взглядом мимо меня. Я  обернулся, стоя по грудь в воде. И действительно, черная стена огромной массы воды быстро двигалась на нас. Не успел я сделать и двух шагов, как волна накрыла нас обоих. Я с трудом отыскал руками ее в воде, поднял обеими руками над своей головой и бросил в сторону  берега, как маленького котенка. Леонора плюхнулась в воду и вскочив, вместо того чтобы плыть к берегу, спасая свою жизнь, кинулась ко мне, вытянув вперед свои руки. Я был поражен ее мужеством. Отхлынувшая от берега волна бросила ее обратно,  и я на лету успел поймать ее руку. Во мраке запечатлелся ее взор полный ужаса. В нем было все: безысходность, отчаянье и прощание с жизнью.  Нас потащила волна. Шкрябая свободной рукой по дну, мне удалось кончиками пальцев нащупать то ли выступ камня, то ли уголок доски, застрявшей в песке. Это нас спасло. Волна тяжело отхлынула назад. Перекинув мою руку через свою шею, Леонора с трудом меня приподняла. Я уже ничего не соображал. Казалось все происходящее, как на замедленной  киноленте.  Приложив невероятное усилие и  преодолев последние метры, мы  буквально рухнули у самого берега. Волна, в последний раз ополоснув нас по пояс, откатила назад. Леонора первая вскочила на ноги: «Вставай»! — крикнула она, — Нельзя лежать, вставай, слышишь»? Видя, что я не могу этого сделать, она упала на колени и снова, перекинув мою руку через свою шею, пыталась меня поднять. Сил у меня не было никаких. Легкие мои работали как компрессор, только хрип исходил от меня, я не мог говорить, сердце  бешено колотилось в груди. Не знаю, как оно не разорвалось тогда. Кое — как я присел на колени. Леонора,  кряхтя,   всеми силами старалась меня поднять.  Не знаю, как мне удалось, но я встал: «Надо ходить»- крикнула она, не выпуская мою перекинутую через ее шею руку. С величайшим трудом я сделал шаг. Постояв немного, пошатываясь, сделал второй. Леонора, держа  мою кисть своими обеими руками, не без труда удерживая мой вес и упираясь изо всех сил на полусогнутых ногах, помогала мне делать тяжелые шаги. От ее босых ног на песке оставались глубокие следы. Минут десять, порой останавливаясь, мы медленно  передвигались по берегу. Наконец,  обессиленные  разом  упали на песок.  Дыхание мое понемногу приходило в норму, сердце билось не так усиленно, сознание нормализовалось. Леонора сидела рядом, подогнув колени и тяжело дыша. Я тоже присел: «Глупо это было, глупо», — громко произнесла она, имея в виду мой, действительно, глупый поступок. Я, напрягая всю свою фантазию, стараясь подобрать более деликатные слова, поблагодарил ее за свое спасение. Женщина есть женщина. Она посмотрела на меня своим чудным взглядом и, закрыв лицо руками и склонив  вперед  голову,  дала волю своим слезам. Ее полусогнутые колени то ли от усталости, то ли от перенесенного страха, судорожно тряслись, ее маленькие  плечи  вздрагивали. Мне хотелось обнять ее и прижать к себе нежно-нежно, но зная, что по их обычаям так нельзя поступать, я с трудом себя сдержал. Пошатываясь, я пошел искать свою рубашку и кроссовки. Рубашка моя болталась, зацепившись за кустик, и кроссовки нашлись  поблизости. Не спеша,  одевшись, я подошел к Леоноре. Она сидела на камне, как русалка  и уронив в сторону голову, с усилием выжимала свои длинные мокрые волосы. «Афанасий Михайлович», — словно удар тока, меня пронзила мысль. «Леонора!» — громко произнес я, — Надо бежать! мой машинист, вероятно, уже дожидается меня. Пойдем.»  Леонора  соскочила  с камня, и мы побежали. Взобравшись на дамбу, я остановился и посмотрел назад. Море ревело в буйном гневе, как хищник, упустивший лакомую добычу. Спустившись с дамбы, мы перешли железнодорожные пути и побежали по платформе, направляясь в сторону бригадного дома. Леонора бежала следом, чуть отставая, быстро переставляя свои босые ножонки, прижимая к себе обеими руками свою сумочку. Я издали заметил Афанасия Михайловича. Он нервно курил, лениво расхаживаясь по перрону. Мы подбежали к нему, тяжело дыша: «Принимай локомотив» — гневно произнес он, бросив мне под ноги мой саквояж. Просверлив меня своим широко раскрытым глазом, он поднялся в машинное отделение локомотива, держась за поручень. Я быстро последовал за ним. Выполнив внутри свои обязанности, я выскочил на улицу, проверяя исправность тормозных рукавов и положение автосцепки с составом. Леонора стояла на том же месте,  глазея на мою беготню. С её платья падали капли, образуя на бетонке круг. Афанасий Михайлович меня окликнул. Я  быстро поднявшись по маршу, побежал к нему в кабину. В ту же минуту нам дали зеленый свет. Афанасий Михайлович включил первую позицию и следом вторую. По составу пронесся грохот. Поезд тронулся, набирая ход. Я быстро выглянул в открытое окно.  Леонора глядя на меня растерянно, пошла  следом и когда  поезд начал набирать скорость, побежала. Она остановилась на самом краю,  где обрывалась бетонная платформа. Я не знал, что мне делать. Приложив ко рту обе руки, я крикнул ей: «Леонора! Запомни мой номер телефона» -и  громко прокричал свой номер, отчетливо произнося каждую цифру. Она развела руками и пожала плечами, давая понять, что  из-за грохота вагонов ничего не разобрала. Так и осталась она стоять,  глядя  в след,  держа в обеих руках свою сумочку, медленно исчезая в полумраке и быстро удаляясь. Путь делал изгиб, и она тут же скрылась из виду. Я не знал,  что мне делать. Мысли путались  у меня в голове.  Я  уже готов был спрыгнуть с локомотива на ходу, как вдруг: «Отвлекаюсь»! – крикнул Афанасий Михайлович и выглянул в окно, на изгибе пути проверяя по составу, не горит ли какая-либо колесная букса. По инструкции я должен был сказать: «Наблюдаю»! – при этом следить за показаниями светофоров. Но я ничего не ответил: «Черт знает что» — громко крикнул Афанасий Михайлович, окинув меня широко  раскрытым глазом, с ног до головы: «Ты на работе или где»? Он стукнул кулаком по станине, на которой находилась установленная панель приборов, так, что металлическая станина заскрипела. Я никогда не видел его таким злобным. Это был пик его гнева. Он что-то возбужденно говорил,  говорил,  размахивая руками, но я ничего не слышал. События последнего часа проносились у меня перед глазами, быстро сменяя друг друга. Лицо Леоноры остановилось перед взором моим, выражая досаду и немой упрек. Что творилось во мне не передать словами. Душа изнывала, сердце разрывалось на части. Мне никогда так не было тяжело, как в эти минуты. Любые пытки, которые есть на свете, принял бы я, только что бы еще раз увидеть ее. Не было на свете человека, несчастней меня. Я высунулся в окно, подставляясь потоку встречного ветра. Впереди по гладкой поверхности рельсов бежали два светлых пучка, чем-то напоминая двух людей, которым никогда не суждено соединиться.

Максим замолчал, опустив  кудрявую голову. За тем тяжело лег на свою полку, подложив свое правое предплечье под голову и глядя наверх: «И вы больше не встречались»? – спросил я Максима, с тревогой ожидая отрицательный ответ: «Нет, больше мы не видались» — с грустью отвечал он, и вздохнув глубоко, несколько раз поморгав  глазами,  повернул голову к стенке.

Мне не хотелось отвлекать его от нахлынувших воспоминаний. Долго ехал я один под монотонный стук колес, молча глядя в окно, вновь и вновь повторяя в уме звучное имя Леоноры. Поезд медленно и неслышно остановился. Люди торопливо облепили вход у вагона, намереваясь побыстрее устроится на своих местах. Максим вскочил и бросившись к окну, застыл на мгновенье: «Моя станция» — произнес он и начал спешно собирать свою сумку. Я быстро встал и переступая с ноги на ногу, суетился вокруг, не зная чем ему помочь. Он приготовился к выходу: «Я провожу вас, Максим» — предложил я: «Нет,  не нужно» — ответил Максим: «Не знаю почему, но я не люблю, когда меня провожают». Я пожелал Максиму всего наилучшего, а он мне в свою очередь, пожав мою руку, доброго пути. Я встал у окна, надеясь увидеть его снова. Выйдя из вагона, Максим оглядевшись по сторонам, достал свой телефон и начал кому-то звонить. Только он положил телефон в карман, к нему быстро подошел молодой человек, держа в руке брелок с ключами. Они пожали друг другу руки и обнялись, как давние друзья. Перекинувшись несколькими фразами, они пошли по перрону. Я с силой постучал по стеклу окна, не надеясь, что Максим услышит. Но он услышал. Обернувшись, Максим помахал мне рукой, в добродушной улыбке обнажив ровный ряд ослепительно — белых зубов. Я ему тоже ответил.  

Я лег на свою полку, повернувшись к стенке: мне не хотелось никого видеть. Двоякое чувство овладело мной. Вдруг мне стало грустно и одиноко. Но в то же время какая-то удовлетворенность наполняло мне душу, от того, что судьба свела  меня, на краткий миг  с  моими   попутчиками, перед  тем, как разлучить  навсегда.  Долго я лежал в таком положении, думая о них, и наконец,  не заметно уснул.

Я уже не буду описывать мой дальнейший маршрут. Доехав до станции с красивым названием Демьянское, я взял такси и добрался до города, с не менее красивым названием, Ханты-Мансийск. Первым  делом по прибытии домой, я позвонил своему товарищу, так как не успел с ним проститься перед отъездом. Наутро  он собрался ехать на рыбалку и пригласил меня за компанию. Я охотно согласился. Рано утром Алексей заехал за мной на своей старенькой, видавшей виды, иномарке. Мы отправились на берег Иртыша. Погода стояла превосходная. Было светло, не смотря на ранний час. Бессонные чайки лениво ходили по берегу у воды, выискивая мелкую рыбешку. Небольшой катерок по реке против течения тянул за собой, на туго натянутом тросу, нагруженную баржу. Одинокая шлюпка неслась по воде, управляемая умелым пловцом, прорезая водную гладь. Вечно зеленый лес  стоял по холмам, виднеясь сквозь пары утреннего тумана. У подножия холма дружной колонной стояли мамонты, будто  шагнувшие  сквозь тысячелетия, застывшие в мрачном изваянии. Над Иртышем раскинулся широкий мост, соединив два берега после долгой-долгой разлуки.

Еще находясь под впечатлением своей поездки, я хотел было рассказать моему товарищу о моих удивительных  попутчиках. Но увлеченный своей рыбалкой, он меня не слушал.  По причине того решил я все изложить на бумаге. И потому приношу свои искренние извинения,  за  столь, может быть,  докучное повествование. Идрисов Бадруди Абуталибович.